17 марта 1980 года
Все идет отлично, даже чересчур. Осталось провести пару исследований по свертыванию крови, потом можно начинать опыты с животными. Розалия считает, что я слишком много работаю и должен хотя бы в выходные устраивать себе отдых. Милая душа просто не может представить, что работа, которой одержим человек, не имеет ничего общего с расхожим понятием «работа».
Теперь час ночи, и я все еще сижу в моем уютном бюро, убранном Розалией. Остальные давно ушли. Единственный горящий в здании свет — это лампы в античном стиле на моем письменном столе. Я позволил себе пару бокалов красного вина и медленно начинаю философствовать. Мои мысли перенеслись от Роберта и Лидии к счастливым воскресным дням, когда они были беззаботными детьми. Я по-прежнему самозабвенно люблю их всем сердцем, хотя они оказывают нам честь и наносят визиты только на Рождество, делая скучающие мины при скучной игре. Дурацкая, унизительная ситуация. Мы стали совершенно чужими, и нам нечего сказать друг другу, кроме пары ничего не значащих фраз. Даже мой стремительный подъем, похоже, не особенно-то интересует их. Ложь, ничтожность и холод составляют отношения между моими детьми и мной. И это ход мира? Должны ли все люди разделить эту участь, — родителей, которые когда-то желали детей и теперь должны с горечью признать, что породили на свет чужаков?
Единственные радости, которые мне остались, — это работа и Розалия. Или Розалия тоже относится к разряду неизбежных ошибок? Не является ли она гораздо больше любимой привычкой, от которой я не в состоянии отказаться, потому что иначе нужно со стыдом признать, что она ничто другое как привычка и годами поднимали слишком много шуму по этому поводу? Не знаю…
У меня никогда не было страстных отношений с женщинами. Ни я их не понимал, ни они меня особенно не восхищали. Даже когда я был молод. На первой женщине, с которой у меня завязались дружеские отношения, я женился. Та часть жизни, которая описывается поэтами, ради которой вообще стоит жить, осталась для меня недоступной. Итак, что я сделал из своей жизни?
Я должен покончить с этими размышлениями, полными пессимизма. Они ни к чему не приведут. Уже поздно. Завтра утром привезут животных, и я должен присутствовать, когда они прибудут. Я запрашивал разрешение на опыты на шимпанзе, но, как и ожидалось, мне отказали. Приматы могут использоваться только на последней стадии проекта, таково было несостоятельное обоснование. Невежды! Они все еще не хотят признать, что здесь происходит нечто революционное, открывающее новые пути.
Но я должен сохранять спокойствие и радоваться, что мне не придется проводить опыты на мышах, которые были бы чистой тратой времени, потому что грызуны не годятся для моих целей, у них слишком тонкая кожа.