Кошачья голова

Новости о поездке в деревню под видом встречи с маминой подругой Алина приняла без эмоций. Скорее всего, ей уже было совершенно все равно. Даже вещи ей мама собирала. А уж это настолько кричащий показатель, что дальше некуда. Мама потом плакала из-за этого в родительской комнате, я слышал, но ничего, кроме глухого бессилия, не чувствовал.

Как мне было ее утешить? Никак.

В назначенный день мама подняла нас рано и суетилась больше обычного. Упорство, с которым она избегала говорить о поездке с Алиной, должно было насторожить даже самого непонятливого. К счастью (или нет), сестра была всецело занята собственными переживаниями по поводу внешности — то и дело смотрела в зеркало на свою обритую голову. Наверное, даже такая радикальная перемена не казалась ей достаточной, чтобы наказать себя за икотку. А ведь она ни в чем не была виновата!

Проговорилась, что собирается себя в еде ограничивать. Это же самое последнее, что только можно придумать по отношению к себе! Ненормальная совсем. То есть… Теперь это запрещенное слово — «ненормальная». Я попытался превратить все в шутку:

— А чего есть перестанешь? Живот стал отлипать от позвоночника?

Но сестра даже не усмехнулась.

Если она станет ко всему прочему морить себя голодом, то не Палашку изведет, а саму себя. Ведь Алина совершенно не толстая, никакого лишнего веса, обычная. И чего ей стукнуло? Короче, вовремя мама договорилась с той знахаркой.

Если бы Алина была чуть повнимательнее, то сразу бы поняла, что дело нечисто. Мама так нервничала, как никогда не стала бы перед встречей со своей подругой. Со своими приятельницами мама всегда очень деловая и веселая. А тут суетилась, совершала кучу ненужных действий, сто раз переспрашивала меня о какой-то ерунде и немедленно забывала ответ.

Короче, я тоже стал немного нервничать. Особенно когда мы сели в машину, а мама не смогла с первого раза вставить ключ в замок зажигания. И машина… не завелась.

— Я так и знала! — в сердцах воскликнула мама.

Палашка, до того момента таившаяся, громко и визгливо расхохоталась. Но мама даже не взглянула в ее сторону.

После нескольких неудачных попыток, после того, как мама даже открыла капот и, ничего не понимая, с отчаянным лицом проверила все, что гипотетически могло бы сломаться, но было абсолютно исправно (я тоже посмотрел на всякий случай), мы выгрузили из машины все вещи. В смысле, я и мама, потому что сестра вылезла из машины последняя, зато, к счастью, самой собой.

Мама сказала Алине сторожить вещички, а сама отвела меня в сторону.

— Так, сын, меня предупредили, что такое может быть. Я просто проверила. Не хочу при Алине говорить, но мы сейчас на автобусе до вокзала, а потом поездом. На месте нас обещали встретить, у меня все записано на бумажке, если вдруг телефон сядет или еще что в этом роде. Понял? Только ничего сестре не говори, чтобы не сорвалось. Понял? Я стараюсь даже не думать об этом. Думаю об отчетах, о работе, о самом противном и отвлеченном.

Я коротко кивнул, со слабой такой надеждой, что все эти пакеты и сумки не придется далеко тащить. Потому что ну кому еще? Ясно, что я нужен исключительно как мужская сила, иначе мама оставила бы меня дома.

Тем не менее мамин трюк принял к сведению и стал мысленно повторять таблицу умножения, как мантру. А если еще начать думать про дроби, то все мысли раздробятся и в голове станет так пусто-пусто. Хороший метод, действенный!

К счастью, Палашка больше не проявлялась, а Алина была какая-то безвольная и вялая, вопросов не задавала. Никто из нас не обсуждал ни предстоящую поездку, ни ее цель, ни конечный пункт путешествия. Мама потом сказала, что, если бы не повод, по которому мы отправились, это была бы одна из лучших наших поездок: никто не ныл, не предъявлял требований, не лаялся, не перечил. Просто встали и пошли, куда велели. Идеально.

То есть понятно, что это была совершенно ненормальная поездка.

Нам предстояло ехать на поезде дальнего следования, который стоял в нашем городе десять минут.

Когда мы расселись по местам в забитом народом плацкартном вагоне, я, весь мокрый от пота, сбросил наконец с себя тяжеленные сумки. Мама отошла переговорить о чем-то с проводницей. Сестра, убедившись, что мама ее не слышит и не видит, наклонилась к моему уху:

— Я страшно замерзла!

И, не дав слова сказать, Алина впилась пальцами в мою руку чуть повыше кисти. Я вырвал руку с воплем. Кто бы выдержал! Холод от ее пальцев прожег в буквальном смысле до кости, даже рука онемела, а когда сестра разжала пальцы, на моей коже остались четкие синие следы. А ведь Алина и не сжимала-то особо.

Несколько человек испуганно обернулись на мой вопль и тут же с недовольным видом отвернулись. Понятно, мол, дебильный подросток. К счастью, больше никто не обращал на нас внимания, поскольку мы выглядели как типичные дачники. Главное, что мама не услышала.

— У тебя озноб, температура! — понизив голос, прошипел я.

— Нет, у меня так еще с утра. Я мерила. Тридцать шесть и шесть, как в аптеке. Три раза измеряла. Маме не говори только.

Маме не говори, сестре не говори. Замечательно.