Кошачья голова

Я уже собрался возразить, но вовремя сообразил, что о таких ситуациях знаю только из фильмов ужасов. Но герои ужастиков, в отличие от зрителя или читателя, не знают, что они в ужастике. Для них это обыкновенная жизнь без предупреждающей музыкальной темы, без тематической обложки и аннотации. И они всегда немного глупее зрителя или читателя, который в реальной жизни ни за что так, как они, в минуту опасности не поступит. Если, разумеется, будет знать, что это опасность.

— Конечно, легко бдительным быть, когда ты на чужой территории. А если у себя дома? Пустишь? Вот, задумался. У нас в деревне, что ниже по реке, случай такой был. Давно, да не очень. В лесу пропал у Авдотьи сынишка. Пошел со старшими ребятами по ягоды и, видно, отвлекся на бабочку какую или зазевался и отстал. Вроде рядом крутился, все его видели, приглядывали. И вдруг — раз! — и нету его. Аукали, кликали — ничего.

Пошла Авдотья к одной бабке, из тамошних. Снесла ей даже что-то, не с пустыми руками. Та в трубу по

кричала — домового, стало быть, спрашивала. Потом на коре каббалу написала, такое заклинание, каббала, дала Авдотье: иди на росстань, на опашку, то есть от груди вбок, брось с куском хлеба, а потом сразу в лес. Там твой ребятенок будет. Но только его увидишь, нельзя сразу бросаться, обнимать там, хватать. Нужно немедленно развернуться и домой идти и не оглядываться ни в коем случае. Нельзя. Пока порог не переступит, нельзя. И ни с кем не разговаривать.

Авдотья все сделала. А как к лесу подходить стала, так под кустом видит: сынишка ее сидит зареванный, чумазый. Но сдержалась, не бросилась к нему, хотя сердце разрывалось на части. Повернула назад. Идет, слышит: сзади будто топот маленьких ножек, догоняет будто ее. И голос сынишкин:

— Мама, ножки болят, на ручки возьми. Мам, я боюсь!

Как тут не обернуться? Ведь сколько искали, уже отчаялась найти. А тут вот он, сзади, родненький, живой!

Но сдержалась. Так и шла до самого дома, даже лицо закрыла, чтобы ни с кем случайно взглядом не встретиться, не заговорить, не спросить: видят ли они позади мальчика ее? Слышит, что он совсем рядом идет, чуть ли не за юбку хватается. А когда порог дома перешагнула, на радостях позабыла главное — не она должна была порог перейти, а мальчонка ее.

Авдотья перешагнула, обернулась сразу, чтобы сына на руки подхватить, а вместо него что-то темное под руку поднырнуло и прямо в погреб юркнуло. Она аж в обморок упала. А когда очнулась, ночь уже настала. И слышит:

— Мама, я боюсь! Боюсь! — навзрыд плачет маленький ребенок в подполе.

Голос родной, любимый, сердце рвет. Бросилась к подполу, крышку откинула, засветила лампу… Я сама слышала, как она рассказывала: «Сидит будто мой Петрушенька у мешка с картошкой и в ручонке травинку с нанизанными земляничинками держит. — Тут голос Авдотьи дрогнул, лицо дернулось в гримасе душевной боли, но при нас, чужих, она сумела сдержать слезы: — Не он это, не он».

Крышку захлопнула, а он там снизу как стукнет, будто разозлившись. Аж доски ходуном заходили. И снова жалобно так плачет. Пошла опять к бабке, а та руками развела, ничем не может помочь. Рано оглянулась. Вот и держит Авдотья теперь существо в подполе, отказываясь принимать его как своего ребенка. Десятый год уже пошел. Не кормит, не поит и дом не продает. А он все там в подполе плачет.

Лизаветино лицо исказилось, будто это она сама не вовремя обернулась и держит теперь кого-то, прикидывающегося ее сыном, в подполе. Мне жутковато стало, и озноб по спине прошел, несмотря на шпарящее вовсю солнце.

Я этими страшилками по горло сыт был! Студенту надо, пусть он и слушает, и запоминает. Но силы воли прекратить слушать эти бесконечные байки или хотя бы просто уйти почему-то не было.

Лизавета как-то встряхнулась и начала совершенно другим голосом и будто бы даже не своими словами. Может, пересказывала чужую историю.

— А вот еще до Юрки было. Я снимала квартирку в городе одно время, недолго. Пыталась работать, закрепиться там. Началось все с волос. Я начала находить их везде: на полу у кровати, в стоке ванны, на оконном стекле. По натуре я очень брезгливая, даже от вида собственных выпавших волос тошнит, а тут — вообще не мои.

Не ладилось ничего у меня. На работе, с личной жизнью. Часто вместо ужина сидела на балконе, не включая в квартире свет, и смотрела, как на улице становится все меньше людей, как гаснут вывески магазинчиков, закрывающихся на ночь, как погружается в темноту засыпающая многоэтажка.

В один такой день дождь лил как из брандспойта. Небо заволокло такими противными серенькими тучами, что все вокруг стало жутко депрессивным и промозглым, хотя холодно не было. Но сыростью несло отовсюду. Я на балконе сидела и смотрела, как отражаются окна в лужах. И как кто-то идет, шлепая по ним. А потом увидела кто.