Кощеева жена

Мужчина замолчал, а потом внезапно сделал резкий выпад в сторону Матрены, и схватился обеими руками за черенок вил. Силы в его худых и жилистых руках было немеряно, он одной только рукой мог осадить коня на полном скаку. Поэтому вилы легко выскользнули из рук Матрены, оставив на ладонях глубокие занозы. Девушка осталась стоять перед свекром – жалкая, слабая, безоружная. Мужчина отбросил вилы в сторону, осмотрел сноху с ног до головы и поманил к себе пальцем.

– Ну, иди же ко мне, не упрямься, – хрипло проговорил он, сверкнув черными глазами, – коли сама придешь – и тебе калач маковый достанется. Я ведь для своих дорогих снох все делаю, ничего не жалею.

Матрена не пошевелилась, стояла на прежнем месте, сжав зубы, глаза ее сверкали лютой ненавистью.

– Не трожь меня, Яков Афанасьич!

– Ишь ты, какая непокорная. Как молодая кобылка. Уж я тебя объезжу, воспитаю хорошенько! А не хочешь по-хорошему, значит, будет по-плохому.

Матрена стояла на месте. Мужчина весь напрягся, сдвинул брови.

– А ну, иди сюда! Все равно будет по-моему! Я здесь хозяин! Я всем вам указ! Поняла?

Мужчина достал из-за пояса кнут и огрел им Матрену. Девушка взвизгнула от боли, бросилась бежать, но тут же оказалась в капкане сильных мужских рук. Яков Афанасьич повалил Матрену на грязный пол и резким движением задрал ее юбку.

– Помогите! Кто-нибудь! Убивают! Насилуют! – во все горло завопила Матрена.

Но никто не услышал крика, доносящегося из сарая на отшибе села. Яков Афанасьич, разозлившись, ударил Матрену по лицу. Та вскрикнула и изо всех сил пнула мужчину промеж ног.

– Ах ты паскуда! Крыса! – тонким голосом взвыл он, отстранившись от нее.

И тут Матрена достала из-за пазухи нож и с размаху вонзила его в грудь мужчине. Раздался хруст, а потом на несколько мгновений в сарае повисла тяжелая тишина, Матрена слышала лишь стук своего сердца. Яков Афанасьич захрипел, взялся за рукоятку ножа и сильным движением выдернул его из-под ребер. Матрена смотрела на все это, раскрыв от ужаса рот. Рубаха мужчины была порвана, но крови на ней не было. Сам Яков Афанасьич стоял прямо и улыбался, глядя на испуганную девушку.

– Ты думаешь, что сумеешь убить меня? Дура ты дура, Матрешка! Не сумеешь!

Яков Ильич почесал затылок и отбросил нож далеко в сторону.

– А хочешь знать, почему?

Он вопросительно взглянул на Матрену, и та неуверенно кивнула головой.

– Потому что нет у меня смерти! Заговоренный я!

– Ну точно Кощей… – еле слышно произнесла Матрена.

Мужчина несколько секунд смотрел в лицо молодой снохи, которое бледнело все сильнее и сильнее. А потом запрокинул голову кверху и засмеялся: громко,раскатисто и победоносно. Матрене показалось, что все это не по-настоящему, что ей снится страшный сон, и скоро он закончится. Когда Яков Афанасьич подошел к ней, она не шелохнулась, не могла двинуть ни рукой, ни ногой. А когда он снова повалил ее на пол и задрал юбку, она даже не закричала. Все тело ее налилось странной тяжестью и обмякло.

“Это страшный сон, и скоро он кончится…” – звучало в голове несчастной, испуганной девушки…

Спустя несколько минут, которые тянулись, будто целая вечность, Матрена осталась лежать в темноте одна. Яков Афанасьич натянул свои портки и, довольно кряхтя, вышел из сарая. Матрена заплакала, прижимаясь щекой к грязному полу.

Позже она поднялась на ноги и неуверенной, шатающейся походкой, пошла в дом. На ее светлой льняной юбке виднелись следы крови…

***

за пять лет до случившегося

– Ох, не знаю, Серафима. Рожа-то у нее симпатичная, но уж больно она тощая. Плохо работать будет. Да и внуков каких мне потом народит? Таких же тощих, как сама?

Яков Афанасьич почесал лысый затылок, взял со стоял глиняный кувшин с квасом и начал пить, тонкие струйки мутно-коричневой, кисло пахнущей жижи потекли по его усам и бороде, закапали на рубаху.

– Ты не смотри, что она тонкая, как тростинка. Она работать может, как лошадь! Да и сынок у тебя еще молод, тринадцать лет всего парню! Пока растет и мужает, ты ее еще раскормить успеешь. Глянь зато, какие у нее бедра широкие! С такими бедрами она тебе с десяток внуков народит!

Яков Афанасьич обернулся и еще раз посмотрел на девушку. Она стояла, прижавшись к стенке, щеки ее пылали румянцем, в глазах застыл страх.

– Эх, все-таки еще поразмыслю, Серафима. Больно она у тебя еще юна, – откусив большой кусок от краюшки хлеба, проговорил мужчина.

– Семнадцать лет! – воскликнула тетка Серафима, – Самый возраст для замужества! Чего в девках-то сидеть? Да и сам подумай, дорогой сват, мне она – лишний рот, своих девок едва кормлю. А тебе в хозяйстве лишняя баба все равно пригодится. Станет работницей при Анне Петровне. А через пару лет у них с твоим Тишкой уже будет настоящая семья.

– Ладно, Серафима, пойду, пожалуй, подумаю еще, поразмыслю, – произнес Яков Афанасьич и встал из-за стола.

– Нечего думать, дорогой мой! – торопливо воскликнула женщина и, бросив злой взгляд на девушку, схватила мужчину за руку, – чего тут думать? Надо брать!

– Такие дела наспех не делаются!