Кощеевич и война

— Пусть так, — согласился Лис. — Я сдаюсь.

И чародейский круг разомкнулся — к вящему ликованию дивьих.

Глава двадцать седьмая Эхо войны

Война закончилась пять лет тому назад — для всех, но не для Яромира. Ему казалось, что Радмила привезла в Светелград пленного Кощеевича не далее как вчера. И уже на следующий день снег покрылся тёмной коркой, а по крышам забарабанила капель. Потом появились проталины, а в них — белые подснежники и синие огоньки пролесков. Из чужих краёв вернулись птицы, возле его окна прямо под стрехой свили гнездо ласточки. Он и оглянуться не успел, а они уже вывели крикливых птенцов.

Поля напитались влагой, зазеленели, а вскоре к небу потянулись и колосья. Потом в столице шумно и широко отметили праздник первого хлеба, созревшего и выпеченного после долгой зимы. На улицы вернулся утренний запах свежих булочек, люди повеселели, отстроили сгоревшие терема. Жизнь постепенно вошла в прежнюю колею, и дети, никогда не видевшие войны, уже делали первые шаги…

А Лютогор сидел в остроге и молчал. Об этом позаботились лучшие чародеи: кузнецы сковали оковы, в которых не поколдуешь, а шорники изготовили намордник — ну чисто как для дикой огнепёски. Чтобы отвечать мог, когда спрашивают, а чары петь — ни-ни.

Яромир как прознал про пленника, на следующий же день в острог отправился. Подошёл к решётке — сперва просто смотрел и дивился: неужели этот тощий взъерошенный доходяга и есть Кощеев сын, столько лет державший в страхе всю Дивь? М-да, доспехи придавали ему солидности. А сейчас что? Полотняные штаны да грязная мятая рубаха, волосы длинные, спутанные, рожа в ссадинах, под ногтями запёкшаяся бурая кровь — небось цепь свою ковырял, высвободиться хотел, хитрец.

Лютогор его тоже заметил и оглядел со скучающим видом.

— Ну, здравствуй, воевода. — Голос из-под маски звучал глухо, а всё же проникал глубоко в сердце. — Зачем пожаловал? На меня посмотреть или себя показать? Хочешь поглумиться над пленником или, может, узнать чего желаешь? Ты спрашивай — вдруг отвечу.

— Палачи с тебя спросят, — буркнул Яромир.

— Так они уже. — Лютогор показал ему вторую руку, которую до этого прятал за спиной: несколько пальцев распухли дочерна, словно побывали в тисках. — Только вопросы задают неправильные. Не могу я рассказать вам то, чего не знаю. Да и что знаю, не скажу, пока подобру не попросите.

— Было добро, да всё вышло, ни капли не осталось. Ты сам по-плохому решил: когда войной на нас пошёл, когда людей стал морозить без счёту. Не было в тебе жалости, негоже теперь от нас её требовать. Слыхал небось: кто к нам с мечом придёт, тот от меча и погибнет.

— Всякое слыхал, и это тоже, — кивнул Лютогор, потягиваясь.

— Впрочем, ты можешь облегчить свою участь. Согласишься ответить на вопросы — и будут тебе поблажки. Обещаю, сам с царём поговорю.

— Поговори-поговори. Передай, что должок за ним числится.

— Не в твоём положении о долгах напоминать! — Яромир почувствовал, как в душе закипает гнев.

Ненависть всегда была горька на вкус — хуже полыни. Он хотел бы никогда не испытывать этого чувства, сжигающего и выворачивающего нутро, оставляющего после себя безжизненную пустыню в сердце… но теперь уж поздно.

Яромир сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы успокоиться, после чего заговорил вновь:

— Ладно, одно дело у меня к тебе всё-таки имеется.

— Давай-давай, за спрос серебра не возьму.

Лютогор вдруг шагнул ближе к решётке, прислонился к ней лицом и усмехнулся, когда Яромир отпрянул.

— Боишься меня, воевода?

Тот вскинул подбородок:

— Ничуть! Цепная псина лает громко, да укусить не может.

— А ты подойди поближе и проверь, — хмыкнул пленник.

Нет, каков наглец! Яромир тоже шагнул вперёд, тряхнув руками заржавленную решётку.

— Через несколько седмиц после того, как мы оставили форт на Коловершьей горке, направилась к тебе девица Огнеслава. Не с войной — с миром да платком белоснежным. Гадалка мне сказала, что в шатёр твой вошла и больше её не видали. Поведай, что с ней сталось?

Лютогор наморщил лоб:

— Что-то не припомню никакой девицы. Какая она из себя?

— Красивая… — Яромир выдохнул это прежде, чем подумал, что вряд ли Лютогору это о чём-то скажет, и поспешно добавил: — Косы рыжие, глаза как лесные орехи, нос весь в веснушках. Такую однажды увидишь — век не забудешь.

Кощеевич, выслушав его, усмехнулся:

— Ой, мало ли таких рыжих-бесстыжих ко мне в шатёр захаживало, всех и не упомнишь! Может, и Огнеслава твоя среди них была. Не так хороша была, видать, коли в памяти не задержалась.

— Ты что несёшь?! — рыкнул Яромир. — Не затем она к тебе шла. Узнать хотела, за что воюешь.

— Так, может, и узнала. Я же парень добрый, сговорчивый. Коли девица-красавица подобру спрашивает, грех не ответить в полюбовной беседе. Если доберётся ваше войско до Волколачьего Клыка, зайди там на женскую половину. Глядишь, и Огнеслава твоя сыщется. Может, даже замуж за тебя пойдёт, коли вспомнит. Меня-то одного на них на всех жениться не хватит…