Кощей

Ира рассказала. Про пропавшие вещи, про подельников Игоря, и что вчера Игорь подрался с Толиком. Слёзы текли по её щекам, стягивали кожу, будто влага затвердевала, а лицо обрастало минералами.

Ира произнесла в тишине пещеры:

— Братик мне не семья больше. Забери его, Кощеюшка, а нам дай спокойствие.

И, повинуясь порыву, выпростала руку, надавила на иглы; они, хоть и выглядели хрупкими, не сломались, а наоборот, пронзили ладонь в трёх местах и обагрились кровью. Привыкшая к боли, Ира вздохнула.

А в мешанине палочек зажглись зелёные кошачьи глаза. Грозный голос прозвучал в голове отшатнувшейся Иры:

— Я сделаю. Смажь кровью дверной косяк, я приду ночью. Пусть все спят. Я заберу твоего брата.

Голос затих, зелёные огоньки угасли. Ира, задыхаясь, покинула пещеру. Шагая по озарённому солнцем городу, она кусала губы. Бабушка не обманывала — Ира всегда это знала. Но к тому ли духу Ира обратилась — из множества прочих, соседствующих с людьми?

Отступать было поздно. Ира испекла хлеб, сварила гуляш, выставила на стол наливку. Игорь и Толик выпили, не чокнувшись друг с другом, поели молча и вырубились вскоре, убаюканные снотворным. Ира к рюмке не притронулась.

Она дрожала под одеялом, напрягая слух, рядом посапывал любимый муж, а на улице надрывались лаем собаки. И то, что притворялось пучком геликтитов, прошло сквозь дверное полотно.

Его звали бескуд. Столетия назад он был человеком, человеком дурным, жестоким, он погиб от вражеской стрелы, и был погребён в скале. Насыщенные солевым раствором капли стучали по его черепу и омывали кости; бескуд укутался в кокон из кальцита и аргонита. И все эти века он жил необъяснимой и страшной жизнью.

Игорь не проснулся, лишь выгнулся его позвоночник, выгнулся и опал. Бескуд оторвался от побелевших губ уже мёртвого человека. Пригибаясь, двинулся по коридору в комнату хозяев.

Ира увидела в лунном свете гостя, не сказать, что незваного. Он был высок и напоминал пугало, слепленное из палок. На шейном шесте раскачивался череп рептилии, крокодилий череп, увенчанный геликтитовой короной. Бескуд потянулся к детской кроватке с мирно спящей Маришкой.

— Чую кровь твою, — проворковал он.

Ира взвилась, ринулась наперерез, позабыв о страхе. Пала ниц перед тем, кого считала Кощеем.

— Прошу, Кощеюшка, не забирай её. Меня возьми.

От пугала несло запахом горя, запахом ацетона. Зелёные глаза вперились в женщину из глазниц безобразного черепа. Бескуд помедлил.

— Ты горькая, что полынь, — изрёк он. — Отдай мне другие души, вот столько: — Он показал ладонь с растопыренными пальцами: шестью геликтитами.

— Шестерых? — прошептала Ира.

— Шестьдесят, — бескуд нашёл в голове женщины нужное число. — Смажь своей кровью косяки их дверей, калитки или пороги. Иначе дитя съем.

— Смажу, отец родной, — поклонилась Ира.

Бескуд бросил на Маришку алчный взгляд, взгляд, от которой в волосах матери завелись седые пряди, и ушёл. Похрапывал Толик, Маришка всхлипнула во сне, за стеной остывал Игорь.

Ира думала, что шестьдесят — это слишком много. Она открыла заметки в телефоне и набросала имена опекунов, затем имена соседей, имя отца, первого мужа, и ещё имена, и когда небо порозовело в оконном прямоугольнике, Ира насчитала семьдесят имён вместо шестидесяти.