Кощей был смертным

— Отныне можешь ты свободно гулять по всему царству моему, только не должна ты касаться вод реки, что на самом краю его отделяет мои владения от мира людского, а не то пожалеешь.

Храбрейшей из дев земных была Марья-Моревна, и за то любил ее Кощей. Обернувшись вороном, наблюдал он, как бродила она бесстрашно по угрюмой его стране.

Были в стране Кощеевой и свои луга, на которых цвели большие белые и бледно-желтые цветы. Были сады с диковинными плодами, озера и ручьи, холмы и долины. Но свет в ней отдавал в какую-то диковинную синеву, и кругом стояла необыкновенная тишь. Ни шепота ветра, ни журчания ручья не было слышно во владениях Кощея, и оттого особенно пронзительно звучала иногда доносившаяся откуда-то одинокая песнь соловья. Ни дня, ни ночи не было здесь. Лишь мягкий голубоватый свет, напоминавший чем-то свет луны.

Так проходили дни, но Кощей не решался заговорить со своей пленницей. Не решался он приблизиться к ней и не решался предстать в своем истинном облике. Лишь тихо наблюдал он за Марьей-Моревной, изредка являясь ей издали в образе тощего старца.

Но все грустнее становилась дева в своем одиночестве, все больше чахла она. И вот однажды, когда гуляла Марья-Моревна по подземному царству, набрела она на огромную залу, богато украшенную колоннами, златом и серебром, драгоценными каменьями. Посреди той залы стоял большой трон из черного мрамора. На троне том сидел прекрасный юноша. Он был очень красив и молод, но его черные очи глядели усталостью сотни земных жизней, а бледность кожи делала его похожим на бескровный дух. Словно любопытный вороненок глядел он на Марью-Моревну. Наконец он молвил:

— Ну здравствуй, прекрасная царевна, Марья-Моревна. Взгляни же на меня, дева, в истинном облике моем. Я Кощей, похититель твой и тюремщик.

— Но был ты змеем, был дряхлым старцем, — ахнула Марья-Моревна.

— Был я и вороном, и соловьем, и цветком асфоделевым под ногами твоими. Я вижу, что не любо царство тебе мое. Нет здесь ни живого яркого солнца, ни дыхания ветра, ни журчания ручья, ни земных радостей.

— Но откуда знать тебе, Кощей Бессмертный, о радостях земных? Отчего говоришь ты о них с тоской?

— Оттого, что был я смертным.

И поведал Кощей ей свою историю. Тронула сердце Марьи-Моревны судьба Кощеева. И взглянула она бесстрашно в мягкую тьму очей его, хоть и трепетало сердце ее, словно мотылек.

— Зачем же похитил ты меня, Кощей?

— Одиноко и тоскливо мне в царстве моем, — молвил Кощей.

Больше он ничего не сказал ей.

Горько стало Марье-Моревне от слов его. Но ничего не возразила она Кощею Бессмертному. Лишь тяжко вздохнула девица.

Как ни горько было Марье-Моревне, но все ж беседа с заточителем ее была отрадней горестного сумрачного одиночества.

И стала Марья-Моревна навещать чертог Кощеев каждый неотличимый от ночи день. Страшась опостылевшего ей за дни заточения молчания, она рассказывала ему о днях и радостях земных, о том, что было дороже и отраднее всего сердцу ее в мире людском, о том, что видела сама и о том, что слыхала от людей. Иногда она пела ему песни — потешные и печальные, иногда рассказывала сказки, иногда загадывала загадки.

Поначалу Кощей, казалось, и вовсе не внимал речам ее, но затем заметила царевна, что отрешенность и угрюмость его сменилась на спокойную задумчивость, а потом и вовсе заблестели в его по-птичьи черных очах, точно живые, искорки любопытства. Несколько раз замечала она на его устах тень улыбки, и, сама не зная почему, она улыбалась ему в ответ. А однажды он разразился заливистым молодецким смехом, эхо которого, казалось, смахнуло пыльную ветошь смерти с деревьев, холмов и плодов подземного царства.

И с ее сердца.

С того дня смотрела Марья на Кощея совсем уж по-иному. Она видела в нем прекрасные, совсем юные черты, хоть и покрытые саваном долгих столетий одиночества. В глазах его блестел живой огонек, в голосе слышалось биение буйного ручейка, и даже казалось ей иногда, что из-под полотняной бледности его кожи стал пробиваться настоящий человеческий румянец.

Он тоже стал рассказывать Марье истории и сказки — все, что он успел узнать за сотни лет своей бессмертной жизни. Они были полны тоски и печали, но царевна слушала их с трепетом, ведь с каждой историей все больше казалось ей, что сердце у Кощея есть — настоящее, живое сердце, и что сердце это доброе.

Марья-Моревна и не поняла, и не заметила, как забыла она о мире людском, об Иване-царевиче, о жизни своей земной. И вместе с тем о тоске своей и кручине. В царстве Кощеевом было покойно и легко. Ей нравились диковинные сады и холмы с цветочными полянами, глубокие озера с прозрачной водой, странная голубизна света. Но более всего нравился ей хозяин сего царства.

Вскоре научилась она и отличать день от ночи в подземном царстве. Ночью красивые желтые цветы на полянах клонили головы свои ко сну. Марья-Моревна тоже стала спать — спокойно и легко, словно лесная горлица.