Кошелёк

Насчет Академии наук Павел Арсентьевич представлял себе туманно, а вывеска милиции молочно белела по соседству. Сержантик в рыжих бакенбардах понимающе проследил, не отрываясь от телефона, как потерянного вида гражданин охлопал себя по груди и бокам, покраснел и ретировался.

Обозвав меня аферистом, Павел Арсентьевич за углом ревизовал утаившиеся от органов средства, каковые увеличил таким образом на один ветхий рублишко: кошелек явно издевался.

Объявление в "Вечерке" незамедлительно потерялось: никаких отклонений и неожиданностей. Кошелек приветствовал разменной монетой двадцатикопеечного достоинства.

Нежелание очевидного позора удержало от контактов с Академией наук.

Дома густела неопределенная напряженность. Павел Арсентьевич запретил себе вдаваться в ее анализ, крепя заслон от предательски неверных соблазнов. Воля его подрагивала и держалась, как флагшток среди разрушений и тумана.

- А многие бы радовались, - простодушно заметила Верочка. - В конце концов, он же платит тебе за добрые дела... - интонация звучала неопределенно...

- И даже за добрые намерения, - помедлив, продолжил неподкупный муж. - Ладно...

Под ее боязливым взглядом он вынул из кошелька четыреста сорок шесть рублей двадцать копеек и спустился в морозный и мирный вечер, ощущая себя чужим самому себе.

Начав твердым почерком заполнять бланк почтового перевода, он обнаружил, что адреса Министерства финансов не знает. Приемщица, озабоченная краснотой своих глазок девочка, усмотрела в вопросах насмешку, но пошла советоваться с другой девочкой, озабоченной линией челки. Под их взглядами Павел Арсентьевич занервничал, как объявленный к розыску преступник при опознании, и рассудил, что министерство не может принять на баланс сумму неизвестно откуда, а как оформить - он не знает. Да и адрес не выяснился.

Назавтра в обеденный перерыв он составил в профкоме фирмы заявление о перечислении в Фонд мира. Оформили деловито и спокойно, но вспоминался Павлу Арсентьевичу медосмотр призывников: стоишь голый перед женщинами, и за профессиональной обыденностью все равно угадывается простецкий и стыдный интерес.

- И что теперь? - задала Верочка вопрос после ужина.

- А что теперь? - благодушно отозвался Павел Арсентьевич, отметивший славный день двумя кружками пива и теперь размышлявший о парилке.

Верочка протянула кошелек:

- Пятьсот.

- Черт какой, - печально молвил Павел Арсентьевич. - А?..

- А я еще когда за тебя выходила, знала, что все у нас будет хорошо, - прорвало вдруг и понесло Верочку. - Мне девчонки наши говорили: "Смотри, Верка, наплачешься: хороший человек - это еще не профессия. Он же такой у тебя правильный, такой уж - все для всех, весь дом раздаст, а сами голые сидеть будете". Но я-то чувствовала, что все не так.

Это признание на шестнадцатом году семейной жизни Павла Арсентьевича задело неприятно... Нечто не совсем ожидаемое и знакомое было в нем...

- Паша, - тихо сказала Верочка и вдруг заплакала. - Ну что ты мучишься?.. Уж неужели ты не заслужил?..

- Да что ты несешь? Что заслужил? - в бессилии и жалости вскричал Павел Арсентьевич. Он устал. - Устал я!

- Все же... все тобой пользуются. Должна же быть справедливость на свете...

- Какая еще справедливость! - закричал Павел Арсентьевич, комкая в душе белый флаг капитуляции. - Квартиру дали, зарплаты получаем, в доме все есть, какого рожна?!.

И нелепо подумалось, что ему сорок два года, а он никогда не носил джинсов. А ведь у него еще хорошая фигура. А джинсы стоят двести рублей. А Светка через десять лет станет невестой...

По лаборатории ползли слухи. Скромный облик Павла Арсентьевича обогатился новой чертой некоей оживленной злости. Предначертанность отчетливо проступила с прямизной и однозначностью рельсовой колеи.

И - лопнул Павел Арсентьевич. Сломался. (И то - сколько можно...)

...В Гостином поскользнулся на лестнице, в голове волчком затанцевала фраза: "На скользкую дорожку...", и он не мог от нее отделаться, когда отсчитывал в кассу за венгерскую кофту кофейного цвета, исландский кофейной же шерсти свитер, куклу-акселератку со сложением гандболистки, когда принимал у нагло-ласковых цыганок пакеты с надписью "Монтана" и на Кузнечном рынке набивал их нежнейшими, как масло, грушами, просвечивающим виноградом, благородным липовым медом желтее топаза, когда в винном, затовариваясь марочным коньяком и шампанским, в помрачении ерничая выстучал чечетку ("Гуляет мужик... с зимовки вернулся", - одобрительно заметили за спиной), когда оставшиеся сорок семь рублей, доложив три двадцать своих кровных, пустил на глупейшую якобы хрустальную вазочку в антиквариате на Невском.

- Откуда приехал? - со свойским одобрением спросил таксист у разваливающейся груды материальных ценностей на заднем сидении, меж которыми вертелась кроличья ушанка Павла Арсентьевича.

- С улицы Верности, - зло отвечал Павел Арсентьевич. - Дом 36.

Себе он приобрел десять пар носков и столько же носовых платков, приняв решение об отмене всяческих стирок. Хотел еще купить стальные часы с браслетом, но денег уже не хватило.