Кошка

«А она хороша собой, очень хороша, даже в горе», — думает он, рассматривая ее заплаканное личико при слабом свете настольной лампы. Слезы не обезобразили ее лица, оно даже не припухло. Глаза, кажется, стали еще больше, обнаженные руки шелковисто мерцают, мягкие губы полуоткрыты. Теплый запах ее тела царит в комнате, действуя на него опьяняюще, сбивая с толку... И прежде чем он сам понимает, что делает, рот его прильнул к ее шее, а руки обхватили ее хрупкое тело. Из ее горла вырывается сдавленный крик, первобытный крик несчастного создания, а стройное тело плотно прижимается к нему. И все проблемы, заботы и страхи проваливаются в небытие.

Через много лет, 7 января 1949 года, свидетель Пьер де Вомекур на заседании особого суда в Париже дает следующее показание:

«Матильда Каррэ заявила мне тогда, что стала любовницей этого Блайхера, но, невзирая на это, я был убежден, что она не совершила никакого злона меренного предательства дела союзников. Она не боялась умереть, но боялась пыток, чем, возможно, и объясняется ее поведение по отношению к немцам.

И хотя ее поступок, называемый ныне предательством, доставляет нам много хлопот, лично я придерживаюсь мнения, что она принесла нам больше пользы, нежели вреда... Мадам Каррэ питала искреннюю любовь к Отечеству и, видимо, страдала от угрызений совести за свою связь с Блайхером. Я думаю, что она просто не могла ему противиться, этому человеку с огромной силой воли, так как была очень боязливой и впечатлительной, легко подпадала под чужое влияние, а в эротическом отношении вообще беспомощна и безудержна. Считаю также, что она ждала только удобного случая отомстить немцам.

Когда она во всем призналась мне, я с ней сблизился, чтобы быть во всем уверенным, и знаю, что с той поры она вела честную игру».

После этой ночи наступает хмурое туманное утро, ставшее поворотным моментом в жизни Матильды Каррэ, как и та ноябрьская ночь в квартире Хуго Блайхера, когда он сжал ее в своих объятиях.

«Кошка» и Пьер де Вомекур медленно возвращаются к действительности, неумолимой и не знающей пощады. Он долго молчит, прежде чем высказать беспокоящие его мысли.

— Тебе надо возвращаться к Блайхеру, — говорит он наконец. —Я взвесил все «за» и «против». Как бы тяжело ни было, особенно после того, что произошло этой ночью. Но это единственный путь, остающийся еще открытым.

«Кошка» вздрагивает.

— Я не могу, тем более теперь, — шепчет она.

Он нежно привлекает ее к себе и обнимает.

— Ты должна быть благоразумной, дорогая, — настаивает он. — Нам обязательно нужно выиграть время, чтобы предупредить Лондон и друзей и затем укрыться в безопасном месте. А пока тебе придется подыгрывать для видимости Блайхеру...

— Знаешь ли ты, что это для меня означает? — спрашивает «Кошка» тихо. — Я должна вернуться к нему, в его квартиру. А ведь в ней находится и его спальня.

— Конечно, конечно, — невольно резко отвечает Вомекур.

Он встает, накидывает легкий шелковый халат и начинает нервно ходить взад и вперед. Затем внезапно останавливается и говорит:

— Будем откровенны. Матильда. Речь идет ведь не о наших сантиментах, а о наших головах и головах сотен наших соратников. — Помедлив минутку, он продолжил: — Не забывай также о том, что законы Сопротивления безжалостны. Твое предательство не найдет ни у кого понимания и пощады, даже если ты попытаешься что-то предпринять для искупления своей вины. И я смогу помочь тебе лишь тогда, когда ты окажешься перед судом.

Разговор в этом духе продолжался еще долго. Постепенно «Кошка» перестает сопротивляться. Она очень устала и опустошена. Она покоряется неизбежности и возвращается на улицу Фесандерье.

Ей повезло. Хуго Блайхер еще не возвратился. Он приходит лишь к обеду. Так что «Кошка» не теряет надежды: он не заметит ее ночного отсутствия.

Она болтает почти не переставая, пока накрывает обеденный стол, ни словом не упоминая о том, что было прошедшей ночью. Она говорит о плохой погоде, о счете, присланном ей за новое зимнее пальто, интересуется, удалось ли ему найти подходящую форму для арестованного англичанина.

При этом Матильда украдкой наблюдает за Блайхе-ром, углубившимся в утреннюю газету и неохотно подающим ничего не значащие реплики. Когда он стал распечатывать письмо, пришедшее из Германии, ей бросились в глаза его руки — крепкие, энергичные, цепкие, способные схватить и уже не отпустить. Да и сам он производил впечатление человека, не терпящего возражений, имеющего обыкновение брать верх и подчинять своему влиянию.

Непроизвольно она вспоминает руки Пьера де Воме-кура: небольшие с длинными пальцами, нежные, почти женские. Руки врача или художника, приспосабливающиеся к обстоятельствам и свыкающиеся с ними, слегка легкомысленные, как и сам их владелец: темпераментный и вспыльчивый, но быстро отходчивый.

И все-таки этот немецкий гунн с широкими плечами совершенно другой человек, с которым чувствуешь на-

дежно, в полной безопасности. Почему же все рухнуло? Почему «Кошка» проводит рукою по глазам, как бы прогоняя мысли об этой последней ночи...