Кошка души моей

– Нет, Джи, до Робин Гуда было еще далеко. Только они чуть-чуть приноровились к этой жизни, как через двести лет явились еще более злобные норманны, часть крови которых течет, кстати, и в тебе, моя радость. Они окружили ветшавшие старые стены новыми, крепкими и высокими, а сам город разделили на две части, норманнскую и старую сакскую – и граница прошла как раз там, где мы сейчас с тобой стоим.

– А Робин? – снова спросила Джанет, как все ноттингемские дети, выросшая на легендах о стрелке из Шервудского леса.

– О, до него еще была война Алой и Белой Розы… Кстати, ты как-нибудь потом, дома, только когда мамы не будет, спой мне эту песню про розу, ладно?

– Конечно! Знаешь, я раскопала ее среди каких-то затхлых пластинок у нашей училки по хору, такая странная песня, но ужасно-ужасно красивая. И что эта война?

– Так вот, король Генрих Шестой, сражавшийся за Алую Розу, решил в эти смутные военные времена навести хоть какой-то порядок и придумал должность шерифа, который следил бы за всем и за все отвечал…

– И тогда-то Робин и начал с ним бороться, – удовлетворенно закончила Джанет. – Ах, папа, я бы тоже хотела быть мальчиком и убежать в леса!

– Ты прелестная девочка, а дальше будешь еще лучше…

– Нет, папа, девочки – они скучные, то есть, я хотела сказать, с ними скучно. А мальчишки! Знаешь, в них есть что-то такое, что с ними хочется… – Джанет замялась, не в состоянии подобрать нужного слова, – с ними хочется быть.

«Слышала бы эти речи Пат! – подумал Стив, на самом деле очень довольный такому отношению девочки к противоположному полу. – Дай Бог, из нее вырастет женщина, которая не будет из отношений с мужчиной делать проблему, а будет просто радоваться»…

А Джанет, видя реакцию отца, продолжала болтать:

– Они не такие, они нежные, только этого никто не видит. Знаешь, этот человек, ну, с пластинки про розу, у него такой нежный, такой печальный голос. Жаль, что пластинка разбилась. Но я тебе сама спою, пойдем. – Однако Джанет потащила Стива вовсе не в сторону дома, а в противоположную – в свою очередь показывать ему свою школу, музей и старый Королевский театр.

– Неужели ты никогда не бывал там?! А Чарли всегда водит меня на все премьеры! И там внутри, знаешь, что стоит? – Джанет сделала страшные глаза. – Статуя Лоуренса!

– Разведчика?! – удивился Стив, никак не предполагавший ни таких познаний у десятилетней дочери, ни наличия в театре памятника знаменитому английскому разведчику, хотя бы и написавшему неплохой роман о своих приключениях.

– Да нет, писателю, конечно!

– А почему тогда такой священный ужас? – улыбнулся Стив, уже догадывавшийся об ответе.

– Как, папа, разве ты не знаешь, что он написал страшную книгу? Бабушка даже заперла ее от меня на ключ!

– И правильно на данный момент сделала. Но, запомни, майне зюссе кляйне фрау, когда ты вырастешь, дай Бог, чтобы эта книга стала твоей настольной. – И, пресекая дальнейшие разговоры на эту тему, Стив повел дочку выпить горячего шоколада со знаменитыми печеньями в виде стрел, которые пекут только на родине Робин Гуда.

Пат вернулась домой, умытая ласково холодящим лицо рождественским снегом и размягченная детскими воспоминаниями. Но, снимая у знаменитого кованого ларя свою ярко-желтую горнолыжную куртку, она вдруг насторожилась: откуда-то сверху раздавался высокий, еще неуверенный, но чудесный детский голос. Пат прикусила губу – несомненно, это пела Джанет и пела что-то очень знакомое. Стараясь не скрипеть вековыми ступенями, Пат быстро поднялась наверх и подошла к полуоткрытой двери, ведущей в охотничий зал. Там, стоя у окна и победно глядя на Стива, сидевшего на диване и уронившего в руки начавшую седеть голову, стояла ее дочь и, старательно копируя запись, выводила: Вознеси из далей далеких розу сна…

* * *

После близости с мужем, вернувшейся в предрождественскую ночь в Ноттингеме, Пат вначале чувствовала досаду и раздражение. Но через некоторое время они прошли. Да, пусть эта близость была продиктована разнеживающими сердце воспоминаниями юности, которые всегда имеют над человеком неизъяснимую власть, пусть эта близость была по сути достаточно формальной – но она сняла с нее груз какой-то физической незавершенности. И Пат стала порой сама заходить в спальню к Стиву – заходить, когда ей этого хотелось. Близость с ним теперь казалась ей неизбежной и не самой интересной стороной их духовного общения.