Кошка из Валесса. Игра теней (СИ)

Именно такие простые развлечения, лишённые всякой торжественности и бесконечного списка правил, были как раз по мне. И если бы мне вдруг пришлось выбирать между Валесским фестивалем и очередным торжественным балом у графа, я без единого колебания выбрала бы первое, надеясь больше никогда в жизни не посещать никаких официальных приёмов. По крайней мере, уж точно не в роли одного из гостей…

Вокруг всей рыночной площади, как и на любом из прошлых фестивалей, сегодня были расставлены статуи каждого из шести богов, которые будто бы незримо присоединялись к нашему торжеству и вместе с людьми разделяли раскинувшееся по городу веселье. Разумеется, безраздельной властительницей каждого праздника можно было назвать Энолу, покровительницу праздности и отдыха, но и другим богам здесь неизменно находилось место. Каждому – по-своему. Ради Идсига, например, здесь проводились добровольные рукопашные состязания, ради Амелии – конкурсы песен и стихов о любви, и даже ради Агрифа, хоть его почитание не до конца восстановилось после божественной войны, устраивались совершенно безумных размахов игры вроде той же “правды или действия” или “я никогда не”, за честностью которых следили привлечённые жрецы Темнейшего. Так что я даже не удивилась, когда мимо нас с Раамом пробежал совершенно голый парень, прикрывавший своё достоинство внушительным куском сырого мяса, а вслед за ним пронеслась голодная лающая собака, которая прикладывала все свои животные усилия, чтобы отобрать у бедолаги последнюю защиту его и так посрамлённой чести.

Статуя моего бога, конечно, тоже присутствовала на этом празднике среди всех прочих, и я, соблюдая свой привычный ритуал, первым делом отправилась именно в её направлении, увлекая за собой не особо возражавшего этому демона, который пока что занимался лишь только тем, что увлечённо вертел головой из стороны в сторону и чему-то озорно улыбался. Впрочем, когда мы всё-таки подошли к статуе, вокруг которой, кроме нас, не было ни единого человека, и я положила руку на холодный безжизненный постамент, чтобы хоть так прикоснуться к Таящемуся, Раам вместе со мной сосредоточился на скульптуре и для чего-то даже начал ходить вокруг неё, словно пытался внимательно её рассмотреть.

Мне же рассматривать тут было нечего. На меня взирал хорошо знакомый образ Ирры, исполненный из белого известняка: поджарый мужчина, будто бы готовый к выпаду на своего противника, был одет в практичный костюм с поясами для инструментов; его отброшенный на спину капюшон демонстрировал высокий конский хвост, а также открывал глаза и лоб Таящегося, чей хитрый взгляд придирчиво осматривал подходивших к скульптуре посетителей праздника. Нижнюю часть лица и шею бога коварства скрывала плотная маска, не позволявшая полностью рассмотреть его хищнические черты. А ещё…

– А это что такое? – поинтересовался демон, указывая на то, что лежало в руке Ирры.

Чёрный, как ночь, кинжал из неопределённого материала, взятый Таящимся обратным хватом, и в самом деле совершенно не подходил этой статуе. Он был соткан будто бы из теней, переливаясь глубоким, неуловимо сумрачным отблеском, словно он появился откуда-то из другого мира и так и не лишился своей с ним незримой связи, несмотря на то, что теперь оказался частью стоявшей посреди рынка скульптуры.

Хотя мои спинные мурашки подсказывали мне, что это предположение было совсем недалеко от истины.

– Это такая игра, – сообщила я Рааму, и тот недоверчиво повёл бровью, – Нужно украсть у Ирры клинок и не повредить при этом статую.

– Странная какая-то игра, – недовольно проворчал демон, – Неудивительно, что вокруг нет ни единого желающего в неё сыграть.

– Не в этом дело, – улыбнулась я, – Просто ни у кого уже много лет не получается этого сделать.

– Что же в этом сложного? Всего-то и нужно понять, как его вставили, и вытащить обратным способом, – продолжая рассматривать положение статуи и кинжала, поведал мне Раам таким тоном, как будто это было очевидно.

Я усмехнулась его неожиданной наивности:

– В том и сложность. Сам Ирра его и вставил. И никто не знает как.

Демон повернулся ко мне и уставился на меня с таким выразительным молчанием, что мне пришлось пуститься в объяснения: