Кошка колдуна

«Как так можно с живым человеком обращаться? – кричало во мне оскорбленное современное воспитание, потрясая в воображаемом кулаке Декларацией прав человека. – Да как он, этот приблудный ирландский языческий божок, смеет?» Но вовремя вмешались здравый смысл и не менее здоровое чувство самосохранения, напомнив о купчей, избавившей меня от участи сенной девки.

«В людской, рыбка моя, тебя только и ждут. Вместе с Декларацией и Конституцией», – сказали они, но вкус невиданных в цивилизованном мире деликатесов с боярского стола все равно не изгнал горького привкуса унижения.

– А это, на стене? – Сид продолжал осматривать помещение. – Неужто… Марья Семеновна?

Небольшая картина в стиле эпохи Возрождения смотрелась на разрисованной цветочным орнаментом стене немного странно, но возвышенная, строгая красота женщины, изображенной на ней, заслуживала увековечивания.

– Признал? – усмехнулся Иван Дмитриевич, полуобернувшись, чтоб тоже глянуть на картину. – Она, голубушка, Марья-посадница. Италиец писал, этот, как его…

– Беллини, – тихо молвил Диху и медленно кивнул, отводя глаза. – Да, узнал. Очень похожа.

«Джованни Беллини?» – мысленно охнула я.

Марья-посадница в исполнении знаменитого художника венецианской школы походила на одну из его многочисленных мадонн, этот стиль ни с чем не спутаешь. Мир, в котором Джованни Беллини запечатлел для потомков новгородскую женщину, мне определенно нравился.

– Как живая бабуля, – подтвердил боярин. – Содрал, конечно, этот Беллини с нас с Мишкой – собор можно было расписать! Однако ж до чего хороша получилась! Скажи?

– Скажу, – кивнул сид и, отобрав у меня кубок, залпом допил мед. – Хороша. Она такой и была.

– Вспоминала тебя давеча бабуля-то, – остро глянув на слегка порозовевшего гостя, заметил Иван Дмитриевич. – Вот ведь память! Шутка ли – скоро девяносто второй годочек стукнет, а все бодра духом и разумом чиста. Правда, из покоев уже редко выходит… Ты бы навестил ее, Тихий.

– Ни к чему это, – помолчав, ответил сид. – Ни ей, ни мне. Давай, что ли, за здравие Марьи Семеновны Корецкой, – и подставил кубок под золотую струю из кувшина. – Редкая женщина, действительно редкая. Уж поверь, я знаю.

Снизу, со скамеечки, было хорошо видно, как горестно дрогнули губы сына Луга.

«А ведь он же бессмертный, как все сиды. И у них с Марьей Семеновной что-то было. Когда-то».

– Ты-то знаешь, кто ж спорит, – покивал боярин. – Кому ж знать, как не тебе, Тихий.

– Осторожней, Айвэн, – прошипел Диху. – Лучше бы тебе даже и не думать в эту сторону.

От этого утробного, грозного, почти драконьего шипения я невольно втянула голову в плечи. Так летней ночью рокочет где-то за горизонтом далекая гроза, ворочается за тяжелым пологом облаков неимоверная природная силища, грозя ничтожным людишкам смертью и разрушением.

– А я что, я ж ничего такого… Говорю, ежели б не ты, кто знает, как бы оно все повернулось тогда-то, с князьями. Что московский, что тверской – оба были волчары, до чужих закромов охочие. Не говоря уж о литвинах. Ты закусывай давай, Тихий, а то ишь, вызверился на меня, будто я непотребство какое говорю.

«Ох, не зли его, боярин, ох, не зли», – хотелось шепотом попросить разудалого Ивана Дмитриевича, гуляющего сейчас по лезвию ножа. Была бы я всамделишней кошкой, распушила бы хвост, честное слово.

– Хватит о женщинах, – буркнул сид. – Не лучший выбор для застольной беседы.

– Хватит, так хватит, – покладисто кивнул Корецкий. – Вот не пойму я, Тихий…

– Мм?

– Хороша рыбка, а? Так вот, не пойму я никак, с чего это ты вдруг этаким благодетелем заделался. Бабку выручил – это одно, все-таки женщина достойная, вдовая к тому же…

– Айвэн!

Я готова присягнуть, что мой господин нелюдской национальности по-звериному прижал уши. И оскалил зубы, точь-в-точь рявкнувший на зарвавшегося переярка волк-вожак.

Боярин осклабился, утирая рукавом капли меда, оросившие его лицо, когда разъяренный сид шарахнул по столу кулаком, заставив подпрыгнуть кубки и кувшины.

– Эк ты грозен! Но мы-то с Мишкой ничем твоих благодеяний не заслужили. Ведь не ради же того, чтоб я тебе когда-нибудь эту ледащую подарил, – Иван Дмитриевич ткнул пальцем в мою сторону, – ты мне столько раз услужил изрядно. Вовек не расплатиться было бы, ежели б ты вдруг счет предъявил. А?

– Рыбка и впрямь хороша, – отозвался Диху, будто и не давал только что волю гневу. И небрежно меня по макушке потрепал. – И с девицей ты мне угодил. Так к чему расчеты, Иван?

«Интересно, надо мне сейчас муркнуть для подтверждения, так сказать, статуса или обойдется?» – мрачно подумала я.

– Э, нет, разобраться надо! – упрямо гнул свое Корецкий, наливая еще по одной. – Сам же говорил столько раз, что ваше племя людей на дух не переносит. Дескать, одно только беспокойство от нас и миру разорение.

«А ну-ка, ну-ка?» – безмолвно полюбопытствовала «ледащая» вслед за боярином.

– Так и есть, – пожал плечами сид. – Пользы от вас не больше, чем от вшей. Ну, или, скажем, от мотыльков. Да, мотыльки лучше: кусать не кусают, но под руку лезут.