Кошка колдуна

– Он, конечно, принял меня за смертную, – кривовато улыбнулась Кайлих. – И – увы ему! – слишком поздно понял, насколько ошибся. Разве могла я упустить случай заполучить в должники одного из Благих? Уж и пришлось ему потом побегать, чтобы вызнать мое имя! Да, то были славные деньки, и вполне могло статься, что дворы примирились бы, коли заключили бы мы союз по закону и обычаю племени Дану… И Диху, сын Луга, мог бы добиться моей благосклонности, если бы старался чуть получше. Но в положенный срок родилось дитя, и не было младенца прелестней ни под Холмами, ни в мирах смертных. И что же сделал этот Диху, Диху-беспечный, скорый и на любовь, и на обман? Хитростью и чарами он и его родичи отобрали у меня дочь, вырвали ее из моих рук! – Кайлих оскалила зубы. – И добро бы он решил сам воспитать дитя, нет же! Заботу о младенце поручили этому Энгусу, которому и кошку-то доверить нельзя! Нетрудно понять, что дело обернулось плохо. Воспитание дев в Доме Двух Чаш всегда было слишком уж вольным, а уж гости Энгуса, кто являлся на его пиры… О! Если вырвать им языки и сварить из них зелье, одной капли хватит, чтобы лебеди зашипели по-змеиному! Моя Этне, мое сокровище, совсем юной была она, когда в Бруг-на-Бойне пришел этот Финнбар, это злоязычное отродье, достойный родич Энгусу! Спьяну ли, по умыслу или без оного, но он оскорбил мою Этне, а Энгус вместо того, чтобы защитить честь воспитанницы, лишь разыграл возмущение, на деле же тотчас примирился с Финнбаром. А где был Диху? Где был он, тот, кто посмел именовать себя отцом Этне?! Бродил по землям смертных и задирал каждую юбку, как водится! Не дождавшись помощи, моя дочь, моя Этне, сокровище племен Богини, в тоске и гневе удалилась из Бруга-на-Бойне, покинула Дом Двух Чаш, и никто из Благих не озаботился ее поисками, пока не стало слишком поздно. Этне беспрепятственно вышла из Холмов, а тот, кто ее породил, не удосужился и пятку почесать! Три дня и три ночи пировали они, и все это время Этне, юная, невинная и беспечная, скиталась одна в пустошах, пока не встретила смертного – твоего, кстати, предка, юноша. Воистину, ваш род лишь потому избежал моего гнева, что человек тот поступил с моей Этне по чести. Вот у кого Диху стоило бы поучиться вежеству! Разгневанная и обиженная на родичей отца, она осталась со смертным, стала ему женой. И от нее, от Этне дочери Кайлих, ведешь ты свой род, Кеннет. А затем… – Кайлих резко втянула воздух сквозь сжатые зубы и ударила себя кулаком по колену. – Затем в какой-то нелепой стычке, в драке дикарей из-за стада коров, она погибла, погибла словно человек, ибо расточила свои дары на человечье отродье и не смогла спастись, когда подошла нужда…

Сида судорожно вздохнула, с видимым усилием усмиряя гнев, и умолкла, с ненавистью глядя в огонь. Под этим немигающим взглядом пламя, и без того робевшее Кайлих, уменьшилось, словно пытаясь сбежать от яростной сиды.

История вышла печальная, бесспорно. Но как любил говаривать вождь Маклеодов, описывая самые опасные моменты ратных подвигов на ниве грабежа соседей, «и тут очко мое сыграло песнь». Вот и с Кеннетом приключилось почти то же самое. Уж больно страшна была Неблагая сида в горе своем. Обычные человеческие матери, бывает, когда родное дитя обижают, становятся свирепее медведицы и волчицы, вместе взятых. Скотт сочувственно промолчал, всем своим видом показывая, что всецело разделяет гнев и ярость осиротевшей сиды.

– Я покарала убийц, конечно, – успокоившись, медленно проговорила Кайлих. – Но жизнь Этне моя месть вернуть не могла. Что мне кровь Финнбара, что мне вира и поединки? Племена Дану не ведают смерти. Своей рукой я отсекла Финнбару его подлую руку, раздробила ему колени и вырвала мерзкий язык – и что же? Под сводами своего сида Меда, сида с голыми склонами, исцелился Финнбар и вновь пирует теперь в доме Энгуса, наглый, как и прежде! И Диху – он ушел безнаказанным, отделался всего лишь изгнанием, и на долгие годы между Благим и Неблагим двором протянулось немирье… Ах, родич, видел бы ты, как гнала я его по-над-Холмами, как бежал он в страхе перед моими гончими и моим копьем. Ибо в гневе своем поклялась я кровью Этне, что скормлю моим псам то, что отличает Диху от женщины… Но он удрал, и в тоске я удалилась в свой бру, и отчаяние выбелило мне волосы и исказило облик так, что скотты прозвали меня Синей Старухой.