Кошка на дороге (сборник)

Егоров вошел в свой дом, а правильнее сказать: в квартиру. У него была квартира, а не дом. Дома у него не было.

Все спали. Здесь никто никого не ждал. Он прошел в свою комнату в конце коридора, сел на кровать. Стал расшнуровывать ботинки. Он долго оставался головой вниз и чуть не свалился. Но все-таки не свалился, а снял ботинки и лег. Кровать была по-солдатски узкая. И плед из верблюжьей шерсти по цвету напоминал солдатскую шинель.

Егоров заснул одетый и увидел сон, такой явственный, что, казалось, и не сон. Ему приснилось, будто он заснул одетый. Вошла Вероника и тронула его за плечо.

– Чего? – спросил Егоров и сел на кровати.

– Мы еще молодые. У нас есть большой кусок жизни. Можно прожить его в счастье.

– Я уже не молодой, – поправил Егоров. – Но счастья все равно хочется.

Они вышли из его квартиры, чтобы оказаться на нейтральной территории. Зашли за дом. Егоров расстелил на земле свой плед. Они легли рядом. Мимо ходили люди. Егоров обнимал Веронику и одновременно с этим думал: почему надо было ложиться в грязь и обниматься при людях? Что, разве нет другого места? Он испытывал мучительную неловкость и желание, острое до потрясения.

Егоров проснулся от того и от другого, от желания и от неловкости. Тикал будильник, как мина с часовым механизмом. Какой-то благодарный родитель подарил сувенирные часы на батарейках в форме большого ключа.

Егоров слушал это тиканье и подумал: «А вдруг…»

* * *

Сима сидела с заговорщическим видом.

– К вам от Берулавы, – таинственно предупредила она.

Берулава был могущественный человек. Берулавам не отказывают.

Егоров вошел в кабинет. В кабинете сидело четверо: пара немолодых родителей, девочка лет шести и парень, возможно, старший сын. Перед каждым стоял чай. Сима молодец. Но к чаю никто не притрагивался. Родители сидели прямо, будто аршин проглотили. Они были черноволосы, темнолики и в черном.

Молодой парень поднялся навстречу Егорову. Остальные остались сидеть и не изменили выражения лица.

– Они не знают по-русски, – сказал парень. – Я буду переводить.

– Вы откуда? – доброжелательно поинтересовался Егоров.

– Из Местии. Мы сваны.

Егоров вспомнил, что Сванетия – горная страна и люди, как их природа, суровы и сдержанны. Там не принято выражать своих чувств. Женщина протянула Егорову листок. Это была выписка из истории болезни. Диагноз оказался суров: рак нёба.

Егоров не стал говорить лишних и нелишних слов, поскольку родители в них не нуждались, к тому же не понимали по-русски. Он молча поставил перед собой девочку, попросил раскрыть рот. Девочка поняла, доверчиво распахнула рот, открыв белые, как сахарочек, зубки. В отличие от родителей у девочки было совсем неплохое настроение. Посреди нёба – довольно большая опухоль с некротическим пятном посреди. Егоров потрогал ее пинцетом. Опухоль была нетипично плотной. Егоров вглядывался, вглядывался в нее – так прошла целая минута. Девочке надоело стоять с раскрытым ртом. Она захлопнула его и хитро посмотрела на Егорова.

– А ну-ка открой еще разочек, – попросил он.

Девочка послушалась. Широко распахнула рот. Егоров подвел пинцет под опухоль. Потянул вниз. Раздался влажный чмокающий звук, и опухоль отделилась. Это был пластмассовый глаз от куклы. А то, что он принял за некротическое пятно, – черный зрачок, нарисованный на пластмассе. Видимо, в один из дней девочка засунула в рот полусферу глаза и присосала ее к нёбу. Поверхность была гладкая и не мешала девочке, она прекрасно с этим глазом ужилась.

– Все, – сказал Егоров. – Идите домой.

– Вы отказываетесь от операции? – спросил парень. – Нам сказали: вы возьметесь. Нам сказали: если не вы, то никто.

– Диагноз ошибочный, – объяснил Егоров. – Это не опухоль. Это глаз от куклы. Инородное тело. А ребенок совершенно здоров.

Переводчик перевел.