Кошки-мышки

Пока она ходила на кухню, размышляя, что бы еще дать мне с собой — у Мальке всегда шкафы ломились от припасов, которые привозились деревенскими родственниками, бери не хочу, — я, нервно переминаясь с ноги на ногу, разглядывал продолговатую фотографию, запечатлевшую отца Мальке с кочегаром Лабудой. Локомотив стоял под парами.

Вернувшись с авоськой и газетой для консервных банок, тетка сказала: «Перед тем как есть тушенку, надо ее немножко разогреть. Не то желудку тяжело будет».

Если бы я на прощанье спросил, не приходил ли кто-нибудь за Мальке или не спрашивал кто о нем, то получил бы отрицательный ответ. Но я ничего не спросил, а только сказал в дверях: «Йоахим велел кланяться», — хотя Мальке не просил кланяться даже матери.

Он тоже не проявил любопытства, когда я появился перед его форменной курткой у садовых участков под тем же дождем, повесил авоську на забор и принялся потирать следы на пальцах от тяжелой авоськи. Он все еще ел незрелый крыжовник, что заставило меня вроде тетки позаботиться о его здоровье: «Желудок себе испортишь!» Но и после того, как я сказал: «Пошли!», Мальке нарвал с мокрых кустов еще три пригоршни крыжовника, рассовал ягоды по карманам, после чего, пока мы делали крюк, чтобы обойти Новую Шотландию и поселок между Вольфсвегом и Беренвегом, он всю дорогу выплевывал жесткую кожуру. Он продолжал обжираться крыжовником даже тогда, когда мы стояли на задней площадке прицепного трамвайного вагона, а слева от нас под дождем лежал аэродром.

Он действовал мне на нервы своим крыжовником. Дождь поутих. Серое небо просветлело, захотелось уйти из вагона, бросить его с крыжовником одного. Но я лишь сказал: «Дома про тебя уже дважды спрашивали. Какие-то типы в штатском».

«Вот как? — Мальке опять выплюнул кожуру на пол вагона. — А что мать? О чем-нибудь догадывается?»

«Матери не было, только тетка».

«Наверное, пошла в магазин».

«Вряд ли».

«Тогда помогает гладить у Шильке».

«И там ее нет, к сожалению».

«Крыжовника хочешь?»

«Ее забрали на Хохштрисс, в комендатуру. Вообще-то я не хотел тебе это говорить».

Крыжовник закончился у Мальке лишь перед самым Брезеном. Мы уже шли по песчаному берегу, испещренному дождем, а он все рылся в промокших карманах в поисках ягод. Но, услышав, как волны плещут о берег, увидев Балтийское море и его кулисы с далекой посудиной, с тенями нескольких судов на рейде, Великий Мальке сказал — горизонт перечеркнул при этом оба его зрачка: «Плыть не смогу». Я уже успел снять ботинки и штаны.

«Кончай дурить».

«Правда не смогу, живот скрутило. Треклятый крыжовник».

Я чертыхнулся, начал обшаривать карманы, вновь чертыхнулся, нашел в куртке одну марку и немного мелочи. С этими деньгами я отправился в Брезен, где на пару часов арендовал лодку у старика Крефта. Написать это легко, но договориться было непросто, хотя Крефт ограничился лишь несколькими вопросами и даже помог спустить лодку на воду. Когда я подгреб на лодке, Мальке лежал в своей танкистской форме на песке, переваливаясь с боку на бок. Пришлось пнуть его, чтобы заставить подняться. Он дрожал, покрылся потом, прижал к животу оба кулака; но я до сих пор не верю в его рези в животе, хотя он и объелся незрелым крыжовником натощак.

«Сходи в дюны, только по-быстрому». Он пошел, скрючившись, петляя, и исчез за осокой. Может, я и углядел бы его пилотку, но я предпочел смотреть в сторону пирса, хотя ни одно судно не выходило из порта и не подходило к нему. Мальке вернулся, все так же скрючившись, однако помог мне подтолкнуть лодку к воде. Я усадил его на корму, положил ему на колени авоську с обеими консервными банками, сунул в руку открывалку, завернутую в газетную бумагу. Когда вода за первой, потом за второй отмелью потемнела, я сказал: «Теперь ты поработай веслами!»

Великий Мальке даже головой не мотнул, он сидел, съежившись и стиснув завернутую открывалку, глядел сквозь меня: мы сидели друг напротив друга.

С тех пор я по сей день ни разу не садился в лодку, но мы все еще сидим в ней друг напротив друга; его пальцы подрагивают. На шее пусто. Однако пилотка держится прямо. Из складок форменной куртки сыплется песок. Дождя нет, но со лба стекают капли пота. Каждый мускул будто сведен судорогой. Глаза — большие плошки. У кого заимствован нос? Колени трясутся. Кошки на море нет, но и мышка сбежала.