Кошки в мае

Дорин Тови Кошки в мае

Глава первая А ВЫ ВИДЕЛИ ЕГО ПО ТЕЛЕВИЗОРУ?

Естественно, нельзя было выдумать ничего глупее, чем написать о наших кошках. Чуть имена их появились в воскресных газетах, как они распоясались еще больше.

Прежде, когда прохожие останавливались поговорить с нами через садовую калитку, кошки, как правило, тут же исчезали. Особенно если решали, что разговор пойдет о них.

«Пора поймать ту мышь», — буркала Шеба и решительным шагом удалялась в глубину сада, как только люди выражали намерение поглядеть поближе на сиамскую кошечку с голубыми отметинами. «Гулять Иду», — орал Соломон и поспешно ретировался в лес, едва кто-нибудь ахал, какой он большой, и спрашивал, не кусается ли он. «И Назад Никогда Не Вернусь», — добавлял он, если его непростительно оскорбляли вопросом, не мать ли он Ше6ы, а это случалось довольно часто — он такой крупный и с темно-коричневыми отметинами, она такая маленькая и серебристая. И когда они уходили, я шла за Соломоном в лес. Обычно он сидел под сосной в тоске, на какую способны только сиамы, размышляя, то ли уйти жить к лисицам, то ли завербоваться в Иностранный легион (сообщал он, вздыхая, когда я перекидывала его через плечо и уносила домой).

Слава все это изменила. Стоило кому-то остановиться поговорить с нами — пусть просто угольщик справлялся, к задней двери ему подъехать или как, — и в ту же секунду они возникали неведомо откуда.

Шеба проносилась по дорожке в облаке пыли, задыхаясь, тормозила на ограде и застенчиво спрашивала: читали ли это люди про нее? Соломон небрежно огибал угол дома, слегка покачиваясь на длинных ногах, и заверял желающих послушать, что все это он написал собственнолапно.

Откуда что взялось, не понимаю! Кроме тех случаев, когда я запирала дверь перед его носом и он, сидя на ограде и страдальчески глядя на прохожих голубыми глазами, объяснял, что его выгнали из дома, или запирала его в гараже, где он вопил во весь голос, каждое предложение в той книге создавалось под аккомпанемент прыжков Соломона, изображавшего кузнечика-переростка, и его жалоб, что стук машинки действует ему на нервы.

И всякий раз, садясь за машинку, я ощущала себя преступницей. Иногда даже, когда он лежал врастяжку на коврике и отблески огня играли на его глянцевом кремовом пузе, а большая темная голова блаженно покоилась на голубом пузичке Шебы, я тихонько пробиралась наверх в свободную комнату и там отстукивала несколько строчек, лишь бы не потревожить его. Соломон, глухой как пень, пока гулял в лесу, а я металась по дороге, во всю силу легких выводя «толливолливолиии» (единственный зов, на который он откликался, видимо считая верхом сиамского остроумия, что прохожие косились на меня как-то странно и убыстряли шаг), — Соломон, повторяю, звук машинки уловил бы и за милю.

Одна соседка, давно привыкшая к тому, что наши кошки с воплями заглядывают к ней в окна посмотреть, чем она занимается, а то и проходят процессией через ее коттедж от парадной двери до задней, как-то пережила жуткое потрясение, — подняв глаза от портативной машинки мужа, на которой выстукивала что-то одним пальцем, она увидела, что за окном на подоконнике Соломон прыгает вверх-вниз, вверх-вниз точно бешеный. Она тут же в панике позвонила мне и сообщила, что он полностью свихнулся. (Спрашивать, кто «он», нужды не было: вся деревня ждала этой минуты с момента его рождения.) Я приду за ним или ей вызвать ветеринара?

Она долго отказывалась верить, что он просто таким образом реагирует на стук пишущей машинки. Если так, сказала она, то почему бы ему просто не уйти? Почему он прыгает на Ее подоконнике как цирковая блоха? Вот именно — почему? Типичное для него поведение, и все. Я могла бесшумно прокрасться в свободную комнату или на кухню, а то и с машинкой в руке ускользнуть в сарай — и через одну-две минуты являлся Соломон, глядел на меня с горькой укоризной и всякий раз, когда я ударяла по клавише, взмывал на несколько футов в воздух.

Даже когда я с омерзением закрывала машинку, он продолжал прыгать. Пошевелишь ногой — и он взлетал но вертикали как ракета. Возьмешь в руки каминные щипцы — он, проделав полное сальто и осмотрительно приземлившись на бюро, кричал: кто-то Покушается На Него. Как-то, когда я только что убрала машинку, священник неожиданно окликнул его сзади, когда он пил из цветочной вазы на столике в прихожей, — и бедняга Сол с перепугу чуть не ударился о потолок. Чтобы преодолеть эту идиосинкразию, нам пришлось обзавестись новейшей бесшумной пишмашинкой, а если кто-то упрекнет нас в глупом потакании животным, отвечу, что купили мы ее не ради Соломона, а потому лишь, что и наши с Чарльзом нервы совсем сдали и мы уже прыгали как кузнечики.

К тому времени, когда книга вышла, Соломон забыл про машинку — он, но не мы. Когда нас попросили привезти кошек в Лондон на званый вечер с сиамскими кошками, мы позеленели и сразу наотрез отказались. «У Соломона шалят нервы, — объяснили мы, — и наши тоже — и очень». — «Тогда привезите Шебу», — предложили нам.