Кошкин стол

Поначалу она смотрела на меня, будто в подзорную трубу, вроде как и не подозревая, что я вижу выражение ее лица. Сидела она за маленьким столиком. С ее стороны воспоследовала отчаянная попытка поддержать разговор, чему не слишком способствовали мои нервические односложные ответы. Не страшно ли мне тут? Нравится ли мне плавание? У меня появились друзья?

Целых двое, ответил я. Одного зовут Кассий, а другого Рамадин.

— Рамадин… Из мусульманской семьи, они еще в крикет играют?

Я ответил, что не знаю, но обязательно у него спрошу. Собственно, мой Рамадин для крикета не годился, он был настоящим тюфяком. Обожал сладости и сгущенное молоко. Припомнив об этом, я сунул в карман несколько печений, пока миссис Принс пыталась привлечь внимание официанта.

— Мы с твоим отцом познакомились, когда он был еще совсем молод… — начала было она и умолкла.

Я кивнул, больше она об отце не заговаривала.

— Тетушка… — начал я, наконец уверившись, как к ней надлежит обращаться. — А вы знаете про узника?

Оказалось, ей не меньше моего хочется прекратить светскую болтовню, и она вроде как не возражала немного затянуть наше «собеседование».

— Выпей еще чаю, — предложила она, поведя рукой.

Я выпил, хотя чай мне не нравился. Она созналась, что слышала про узника, хотя никто не должен был о нем знать.

— Его очень тщательно охраняют. Ты не волнуйся. На борту даже есть британский военный высокого ранга.

Я стремительно нагнулся вперед.

— Я видел его! — выпалил я. — Он по ночам гуляет. Под охраной.

— Вот как… — протянула она: мой козырь, разыгранный столь стремительно и беспечно, явно произвел на нее впечатление.

— Говорят, он совершил что-то ужасное, — добавил я.

— Да, я слышала, он убил судью.

Вот это козырь так козырь. Я так и остался сидеть с открытым ртом.

— Судью-англичанина. Пожалуй, мне не стоит больше ничего говорить, — добавила она.

Мой дядюшка, мамин брат, опекавший меня в Коломбо, тоже был судьей, правда сиамцем, не англичанином. Судье-англичанину никогда не позволили бы вести на острове ни один процесс, так что убитый, по всей видимости, был просто гостем или, возможно, приехал в качестве консультанта, советчика… Кое-что из этого мне рассказала тетушка Флавия, кое-что я сам домыслил с помощью Рамадина, у которого был трезвый, аналитический ум.

Возможно, узник убил судью, чтобы тот не поддержал обвинение. Как мне в тот момент хотелось поговорить со своим дядюшкой из Коломбо! Я распереживался, что жизни его грозит опасность. «Говорят, он убил судью!» Эта фраза все звенела у меня в голове.

Дядюшка был крупным и добродушным. С тех пор как несколько лет назад мама моя уехала в Англию, я жил у них с тетушкой в Боралесгамуве, и хотя между нами не состоялось ни единой долгой — да даже и краткой — беседы по душам, хотя дядюшка был слишком занят работой, он как бы излучал любовь и мне с ним было покойно. Вернувшись домой и налив себе джина, он позволял мне смешать его с тоником. Лишь однажды у нас вышло недоразумение. Он вел сенсационное дело об убийстве, в котором был замешан один крикетист, а я наболтал своим друзьям, что подсудимый ни в чем не виновен, а когда меня спросили, откуда я знаю, ответил, что слышал от дяди. Я, собственно, не лгал сознательно, просто хотел внутренне утвердить свою веру в героя-крикетиста. Когда дядя прослышал об этом, он просто рассмеялся и как бы между прочим попросил меня больше так не поступать.

Через десять минут после возвращения к друзьям на четвертую палубу я уже расписывал Кассию и Рамадину, в чем состоит преступление узника. Я говорил у бассейна, я говорил возле стола для пинг — понга. Вот только ближе к вечеру мисс Ласкети, до которой долетели обрывки моего рассказа, прижала меня в углу и несколько разуверила в достоверности слов тетушки Флавии.

— Может, убил, а может, и нет, — сказала она. — Не верь, это, скорее всего, просто сплетня.

После этого я начал думать, что Флавия Принс специально придумала такую романтическую версию, так сказать подняла планку, — я ведь видел узника своими глазами, вот она и изобрела преступление, которое взяло меня за душу: убийство судьи. Будь мамин брат аптекарем, она выбрала бы аптекаря.

В тот вечер я сделал первую запись в экзаменационной тетрадке. В салоне «Далила» возник некоторый ажиотаж — за партией в карты один из пассажиров набросился на свою жену. Во время игры в черви червь ревности заполз ему в сердце. Имела место попытка удушения, а затем — прокол уха с помощью вилки. Я сумел увязаться за казначеем, который вел жену по узкому коридору к лазарету — рана ее была зажата салфеткой. Муж, громко хлопнув дверью, удалился к себе в каюту.