КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ

Так называемая "программа умиротворения" достигла лишь ещё бoльшего отчуждения, давая вьетнамцам ещё больше поводов для ненависти к нам.

И они ненавидели.

Если вьетконговцам удавалось пронюхать об очередном визите медпомощи, то они минировали дорогу в деревню, а иногда даже устраивали засады – с молчаливого согласия людей, которым мы помогали и которых хотели обратить в свою веру.

Лояльности людей не купить мелкими подачками лекарств и еды в качестве платы за то, чего они не хотят делать никоим образом, особенно в азиатской стране, в которой целые поколения живут в состоянии войны.

Многие журналисты глубоко входили в роль военных корреспондентов. Появилась даже своя униформа. Они носили этот костюм повсюду : крутой камуфляжный китель и штаны, все в накладных клапанных карманах на пуговицах, даже на рукавах, чтобы, собираясь на брифинги в ЮСПАО, рассовывать ручки и блокноты, и ещё оставалось достаточно места, чтобы таскать недельный сухпаёк, если вдруг потребуется отправляться из Сайгона в действующую армию.

Ателье, которое прославилось пошивом такого журналистского обмундирования, называлось "Портной Минь" и находилось на левой стороне улицы Тю До между отелями "Континенталь" и "Каравелл", у реки Сайгон.

Минь сшил первый китель в 62-м, ещё до войны, и у него были тысячи подражателей по всему Сайгону и даже в Азии.

Но считалось, что никто не может сшить форму лучше гениального Миня – качественно, стильно, удобно и всего за 20 долларов.

Иные же покупали тропическую форму и ботинки для джунглей на чёрном рынке, иногда с бирками, на которых стояло имя хозяина и слова "бао чи" – "журналист" по-вьетнамски.

Вечерами немало разодетых в камуфляж журналистов собиралось на крыше отеля "Каравелл", чтобы пить пиво и наблюдать, как воздушные удары за рекой тревожат сладкий сон косоглазых…

Это было самое захватывающее зрелище в городе.

ГЛАВА 14. "АНГЕЛ СМЕРТИ ВО ПЛОТИ".

"Конечно, на войне в человеке проявляются все его безумия, но это вина войны, а не человека или народа".

– Фрида Лоуренс, жена Д.Х. Лоуренса,

Письмо от 13 сентября 1914 г.

В первую неделю января в штабную роту был назначен новый сержант 1-го класса – Луис Хайд. Сержант Хайд, 43-х лет, явился к нам, как дурной сон, из 173-й воздушно-десантной бригады и имел три "Знака пехотинца за участие в боевых действиях" : за Вторую мировую войну, за Корею и за Вьетнам.

По слухам, Хайда перевели в ЮСАРВ, потому что он был истощён участием в боевых действиях и был близок к нервному срыву.

Армия не знала, что с ним делать.

Он презирал гарнизонную службу, и с утра, подняв задницу – только чтобы начать день – был предоставлен самому себе. Его не волновало, что творится в роте, а поскольку ЮСАРВ состоял из войск третьего эшелона, то, на его взгляд, эта рота не являлась даже частью армии. Он жаждал только вернуться на передовую и командовать своими солдатами.

На столе под стеклом он хранил фотографии, которые придавали ему бодрости и напоминали добрые старые дни в Бьен Хоа. На одной из них он держал головы двух убитых им партизан Вьет Конга. Остальные восемь снимков он выложил так, что сразу можно было понять, что это его любимые вещи, его лучшие воспоминания о Вьетнаме.

Вот лежит вьетконговец со своей отрубленной головой на животе. Вот шесть голов с открытыми глазами выложены в ряд, и во рту у каждой по зажжённой сигарете. Голова с гениталиями во рту насажена на врытый в землю бамбуковый кол. Солдат Вьет Конга, разрезанный пополам пулемётной очередью. Вот на далёком, затерянном в Дельте блокпосту, какой-то охотник из прежней роты Хайда держит в одной руке сердце врага, а в другой – его печень : изображает из себя Господа Бога среди дикарей и собирается скормить эти мрачные трофеи голодной дворняге. Голый вьетконговец висит на ветке вниз головой, а другой убийца из той же роты сдирает с него кожу, как с оленя. Вьетнамская женщина с отстреленной каким-то стрелком-шутником промежностью : такие фотографии – "этой мамасан больше не перепихнуться" – были обычным делом на передовой.

Вечерами лицо Хайда становилось тёмным и зловещим, с едва заметной сумасшедшей ухмылкой – более ужасной, чем сама печаль войны, которая и без того холодна и безрадостна, как застывший взгляд каменного сфинкса.

Таким его сотворили джунгли. Дни его службы подходили к концу, он это знал. Три войны сломили его, и он никогда больше не сможет действовать, бороться и дышать, как нормальный человек.

Сержант Хайд прятал глаза за зеркальными очками; смотреть ему в лицо было неприятно, потому что было не ясно, что скрывается за очками.

Однако в случае с Хайдом, скорее всего, это было к лучшему.

Иногда, как правило в клубе, где он надирался каждый вечер, он снимал очки и смотрел, не мигая, вдаль, и смелости заглянуть ему в глаза хватало только на один раз.

Я думаю, если бы Хайд и Вьет Конг поменялись ролями и Хайду отрубили его змеиную голову, то его глаза были бы открыты, а челюсти бы клацали до самого заката. Но и тогда б он не умер…

Мы слышали, что днём у него случались приступы и что ночью он спал с открытыми глазами.