Во время одной из операций у границы с Камбоджей рота Сида наткнулась на хорошо вооружённый вьетконговский батальон. Бой был беспощаден. Одно отделение взвода было отрезано. Связь с ним потеряна. Сид даже не знал, где оно. Поэтому взял другое отделение, сел на БТР и отправился на поиски. Но впопыхах забыл сообщить об этом командиру или хотя бы взять рацию.
Тут же машина попала под орудийный огонь, попав в засаду Вьет Конга. Снаряды разметали машину и всех, кто в ней был.
Подкрепление прибыло на вертолётах и при поддержке артиллерии и ударов с воздуха отбросило врага.
Потерянный патруль нашли. В нём погибли все. Недалеко обнаружили дымящуюся машину Сида: тела обгорели до неузнаваемости — сплошная обуглившаяся масса.
Ошибка Сида была типична. Вся «Дивизия Плюща» (4-ая пехотная дивизия) получила под зад от Чарли по прибытии во Вьетнам из-за неопытности своих офицеров. Только-только окончив краткосрочные курсы, они не имели никакого опыта командования, не говоря уж о боевом опыте.
Командиры взводов быстро менялись. Они, если оставались в живых, уезжали через шесть месяцев, отбыв половину солдатского срока.
Через неделю пребывания в 90-м батальоне, чтобы хоть как-то скрасить болезненную монотонность Лонг Биня, мы начали интересоваться своими назначениями.
Личному составу во Вьетнаме разрешалось носить аккуратные усы. Поэтому на второй же день пребывания в стране я начал разводить под носом растительность. Четыре дня спустя мне приспичило побриться после отбоя, в темноте. Забыв об усах, я отхватил левую половину. Пришлось сбрить и правую и начинать всё сначала.
Друзья по пехотной школе один за другим получали назначения и разъезжались по боевым частям. Они так быстро исчезали из батальона, что подчас мы не успевали попрощаться и пожелать друг другу удачи.
На восьмые сутки мы получили своё: Сейлор, Сиверс и Карловски отправлялись в 3-ю бригаду 4-ой дивизии; Саттлер и я получили приказ, которого боялись больше всего, — в 1-ую аэромобильную дивизию.
— Кончится война — увидимся, Брекк, — помахал рукой Сейлор. — Теперь буду раздавать тычки и сквернословить.
— Через год на «Птице свободы» вернёмся в Штаты, — кричал Сиверс, — и опять остановимся в «Мэнкс Хотел» в Сан-Франциско! Оттянемся!
— Конечно… до встречи, ребята, — отвечал я.
— Хочу попасть в рай, — ворчал Сейлор, жуя фильтр сигареты с видом суперсолдата. — В аду я уже был!
В тот же день нас с Саттлером и ещё несколько человек, назначенных в дивизию, запихали в грузовик со всеми пожитками и отправили из Лонг Биня в аэропорт Бьен Хоа.
Там посадили на борт коричнево-зелёного транспортного самолёта С-130, летевшего в Ан Кхе.
«Война — политиков игра, восторг святош,
Крючки законников, убийц наёмных жала…»
Армия — это ритуал достижения совершеннолетия по-американски, часть национального мужского опыта взросления. Или была таковой…
27 Мая 1966 года ровно в 07.00 утра мы с парнями из чикагских предместий собрались у местного призывного пункта в Де-Плейне. Этот день мы не забудем никогда, потому что он некоторым образом ознаменовал конец детства, нашей невинной и привычной жизни.
И он был началом чего-то неведомого — жизни взрослой …
Нам, призывникам, уготовано было застрять в армии на два года. Не ахти какая перспектива, но мы приняли её — с разной степенью гордости — как патриотическую обязанность, как цену американское гражданства.
Отбирали нас по простейшим критериям: пол, возраст и подходящий пульс.
Мы знали о Вьетнаме и о том, что могли туда попасть, но не задумывались об этом. Знали только, что каким-то образом там была замешана свобода, что шла гражданская война, полученная президентом Джонсоном в наследство от администрации Кеннеди, и что правительство США взяло на себя обязательства бороться с коммунизмом в Юго-Восточной Азии, чтоб у того не росли головы как у гидры и чтобы его не занесло на берега Малибу дохлой корабельной крысой, заражённой бубонной чумой.
Будто Америка только тем и занималась. Повестки поступали, вскрывались, и тысячи лучших парней страны в реактивных самолётах «Бранифф-707» каждую неделю стройными рядами отправлялись на войну.
Нам выдали какие-то официальные бумажки и отправили на утренний пригородный пассажирский поезд, в котором нас встретил армейский сержант и повёз в чикагский пункт призыва для прохождения медицинского осмотра и психологических тестов.
Призывники были моложе меня — сущие дети, выпускники средних школ. В свои 24 года я чувствовал себя стариком.
Стояло тёплое солнечное утро, мы несли маленькие брезентовые котомки — позже их назвали «самовольными» — с самым необходимым: зубной щёткой, пастой, бритвенным приборам, сапожным кремом, полотенцем, сменой белья да, может быть, хорошей книгой, чтобы скоротать дорогу до учебного лагеря.
Я прихватил бестселлер Нормана Мейлера о Второй мировой войне — «Нагие и мёртвые».