Кошмар: моментальные снимки

Горько и обидно было возвращаться домой. Во многих отношениях мир оказался хуже войны, и выживать в нём было трудней. Я ехал домой и думал, что за хрень со мной приключилась, в какой такой пакости я извозился против своей воли. Я растерял ориентиры. Я не мог ни с кем сдружиться. Моими друзьями были ветераны, но после возвращения я потерял с ними всякую связь. Никого не осталось. Всех разбросало по дальним уголкам.

Война в корне изменила меня. Другие ребята, те, кто там не бывал, казались мне девственниками с сопливыми представлениями о мужественности, школьниками, играющими в грубых мачо. Я больше не чувствовал себя частицей американского общества. А после того, что увидел по возвращении, я понял, что и не хочу быть ею. Мне не нужно было то, к чему стремились эти люди: ни жены, ни семьи, ни работы, ни дома в пригороде, ни членства в каком-нибудь обществе, ни микроавтобуса, ни спортивного автомобиля и ни отпуска в Европе или Мексике.

Эти декорации нагоняли на меня смертельную тоску. Червь беспокойства грыз меня, я не мог усидеть на месте. Меня несло. Из офиса в офис, из штата в штат, от женщины к женщине, из страны в страну, пока огни проплывающих мимо городов не слились в калейдоскоп ярких карнавальных огней.

За всё время лечения от алкоголизма ни один из врачей — НИ ОДИН — ни разу не спросил меня о том, что я думаю о Вьетнаме, что я там видел и делал. Сам же я пытался спрятаться от этого и не собирался ничего рассказывать по собственной инициативе. Подумать только! Но мне нужно было начать осмысление этой войны. Что знали люди о Вьетнаме? Странная война в далёкой стране. Никому не было до неё никакого дела, кроме парней, которые там воевали и умирали. И всем нам приходилось держать её глубоко внутри себя, потому что — видит Бог — на родине никто о ней и слышать не хотел.

Мне было страшно до смерти обращаться к войне и к гневу, бомбой тикавшему во мне.

Я устал от Америки и посчитал, что в Канаде будет лучше. Другая работа, другая страна. А вдруг, подумал я, случится там со мной какое-нибудь маленькое приключение.

Если ж нет, то хоть на выходные дам волю своему члену.

В июне 1972-го я иммигрировал в Канаду. Мне понравилось работать в Калгари, «воротах», ведущих в канадские Скалистые горы. Тогда в городе было около 400 тысяч жителей, и вечерами я мог спокойно гулять, не опасаясь быть ограбленным. Для меня это было важно. Потому что даже тогда таких безопасных городов в Америке было немного.

Два часа езды от Калгари — и перед тобой открывается волшебный горный пейзаж. Мне страсть как хотелось закинуть на спину рюкзак и наловить в горах красногорлого лосося хоть на котелок ухи.

Поэтому каждую пятницу я уезжал на природу в национальный парк «Банф» и бродил по дальним тропкам к востоку от озера Лейк-Луиз. Там всё восхищало меня: свежий воздух, ледяная вода чистых горных потоков, сверкающие под безоблачным небом бирюзовые озёра, праздное одиночество, густые сосновые боры и величественные горы Альберты.

Там, даже разбив бивак на берлоге медведя-гризли, я чувствовал себя в безопасности от остального мира. Я видел бобров. Вздрагивал от леденящих душу криков гагар. И разевал от изумления рот, первый раз в жизни заметив золотого орла, парящего над пурпурными вершинами в поисках добычи.

Думаю, именно эта дикая жизнь удержала меня на краю пропасти. Я жил от пятницы до пятницы. Дождь ли, солнце ли — я обязательно был в горах.

Банф стал для меня верхушкой мира — тем, чем не смог стать Чикаго.

Работа шла хорошо. Редакторы в «Геральд» живо интересовались, когда же, наконец, приедет моя семья. Поступая на работу, я сказал, что женат, имею троих детей, а четвёртый вот-вот должен появиться, и что Мэрилу хочет родить его в Штатах перед тем, как ехать ко мне. Ничего больше в голову не пришло. Я не был уверен, что она передумает и приедет ко мне в Калгари. Но я точно знал, что у нас ничего не получится ни в Мэриленде, ни в Иллинойсе, ни в Северной Дакоте.

Поэтому каждую неделю, оплатив алименты, я снимал копию с чека и посылал её иммиграционным властям в Кауттс: теперь они пристально следили за моими делами.

Я был уверен, что переезд в другую страну облегчит понимание между мной и Мэрилу. У меня была хорошая работа, Калгари нравился мне своей атмосферой маленького провинциального городка, а, чуть отъехав за город, я получал в своё распоряжение огромные просторы, которые мог исследовать круглый год напролёт. Я думал, что это обязательно поможет мне раз и навсегда изгнать кусающих за пятки демонов Вьетнама.

Мне было одиноко во время долгих разлук с Мэрилу. Я не мог себя заставить сблизиться с кем-нибудь. Мне казалось, что я был к этому не готов. Но мне хотелось с кем-нибудь переписываться, чтобы чувствовать хоть какую-то связь. Такое желание было у меня во Вьетнаме, когда я начинал переписываться с Мэрилу.