— Мы привезли оружие на Арубу неприятным и ушлым парням, ну да мы были вооружены, а они разгружали быстро и заплатили наличными, так что…
Самой трудной задачей было оторваться от венесуэльской береговой охраны. Уже в колумбийских водах у меня на хвосте висели два катера, но налетел шквал — и я больше их не видел. И всё-таки это было здорово…
Санта-Марта очаровала Билли, хоть была опасна, как и прибрежные воды Венесуэлы.
— Этот город — словно одна большая военная база, это порт, набитый контрабандным оружием и наркотиками — ты представить себе не можешь. Вокруг города постоянно партизанские действия, какая-то тёмная возня, как в Никарагуа и Сальвадоре. В самом городе полным-полно партизанских командиров. Мне попадались очень странные типы, Брэд; куча народа ходит в тёмных очках сайгонского образца и старых армейских зелёных беретах.
Говорят мало, спрашивают и того меньше, ворочают огромными деньгами. Посмотреть со стороны — такая же картина, что мы видели с тобой во Вьетнаме. Сплошь коррупция. В правительстве. Среди военных. Меня это сильно заинтересовало, потому что на таких делах можно сделать бешеные деньги. Если ты мужик с яйцами, чтобы ввязаться в такое предприятие, то яйца должны быть золотыми и размером с канталупу!
От нас требовалась мелочь — привезти три ящика с автоматами. Вот неожиданная удача! Я стрелял из всех 24-х стволов и получил кайф. Надо же было убедиться, что они работают: по пути на Арубу я расстрелял по чайкам и пеликанам целый ящик патронов…
А дома было муторно, поэтому Билли и позвонил.
— Я прошёл по морю столько миль, я устал. Последние четыре дня только и делаю, что сплю по 12 часов в сутки. Ты же в курсе, что если в 37 лет дело кончается и адреналин прекращает бег по жилам, то тело быстро теряет форму.
Чувствую себя так, словно из жизни выпала какая-то часть. Меня не было дома почти три месяца. Сейчас пытаюсь наверстать упущенное: читаю все воскресные выпуски «Нью-Йорк Таймс» и прочие старые газеты и журналы.
Билли знает, что он уже далеко не тот голубоглазый светловолосый американский мальчик, что был когда-то и чью фотографию мать хранит на камине дома, в Чарльстоне.
Тот Билли умер давным-давно…
Теперь мы с Билли стали чужими, хоть и были когда-то не разлей вода. Наша дружба стала поверхностной и благоразумной, слабой имитацией того, что мы делили однажды. Мы регулярно общались по телефону, но со временем былое родство сделало наши беседы неуклюжими и странными.
Мы обменивались друг с другом сухими и безболезненными фактами. Хотя в письмах к нему я пытался выразить, что со мной происходит сегодня и как это связано с войной…
Но он никогда не отвечал мне тем же, пряча свои сокровенные чувства поближе к сердцу. Он отказывался говорить о чём-либо, что действительно имело отношение к его настоящей жизни, и, что самое странное, чуть только разговор касался деликатного момента, он тут же отпускал шуточки и менял тему — только чтобы скрыть свои мысли и настроение.
Мне и Билли хотелось верить, что время не имеет значения, что нить, связывавшая нас на войне, осталась нетронутой после стольких лет.
В каком-то смысле так оно и было…
И всё же эта связь изменилась. Стала чем-то иным.
Мы оба становились старше, время утекало. Время схватило нас за горло и встало между нами. Время — и череда тяжёлых лет, затраченных на выживание. Но время шутило шутки с нашей памятью. Наверное…
Наверное, мы вспоминали о нём лучше, чем оно было. Наверное, мы не помнили его таким, каким оно было в действительности. Минуло много времени, и война осталась далеко позади, хоть и жила в наших душах, словно случилась только вчера.
Я подумал, что если нам суждено попасть на вечер встречи — а мы много об этом говорили — в нас выстрелит реальность и разнесёт в клочки.
Что если мы не понравимся друг другу? Хуже того, что если мы вцепимся друг другу в глотки? Что если между нами не осталось ничего — ни наших заблуждений, ни общих воспоминаний о войне?
Может быть, так всё складывается потому, что мы никогда не ездили друг к другу. Может быть, так мы просто пытались защитить себя.
В самые трудные дни нашей жизни мы ценили плечо друг друга, но теперь это принадлежало прошлому, как и война.
Я цеплялся за прошлое, не давал ему умереть, но чем крепче я пытался его ухватить, тем быстрей оно ускользало — как сон.
Билли изменился. Изменился я. Мы не были уже, как когда-то, молоденькими солдатиками.
В июле 85-го, более чем через два года после того, как я нашёл Билли, он отколол очень странную штуку. Он позвонил мне, чтобы попрощаться.
Сказал, что едет в Пакистан, что одна американская компания со штаб-квартирой в Нью-Йорке наняла его управлять заводом по переработке рыбы в Карачи и что он надеется получать по 50 тысяч долларов в год.
— А Кейти? — спросил я. — Ты не можешь её просто так оставить…
Он ответил, что между ними не всё гладко. Что, может быть, потом он об этом пожалеет, но теперь он уходит от неё. Насовсем.