Кошмар: моментальные снимки

У меня ушёл год, чтобы освоиться со здешней жизнью. Чтобы научиться топить печь, управляться с цепной пилой, ремонтировать её и точить её цепь; чтобы научиться валить и окоривать деревья и разбираться, какая древесина лучше годится на дрова и как долго её выдерживать; чтобы научиться справляться с одиночеством, коротая долгие зимние вечера с собаками и классической музыкой; чтобы пережить сезон дождей, когда ливень барабанит по крыше неделями, не давая высунуть нос, и тянет лопать прозак как мармелад; чтобы научиться обходиться без газет, радио, телевидения, без городских прелестей; чтобы научиться сажать огород и консервировать выращенный урожай, ловить лосось и охотиться на оленей и, наконец, чтобы умудряться набивать холодильник дичью, ягодами и домашним хлебом так, чтоб хватало на скупые, скудные месяцы, когда стоят морозы и нет сезонной работы.

В зависимости от времени года безработица достигает 30–40 процентов, поэтому в долине трудно заработать на жизнь и в работе случается много перерывов. Это значит, что для того, чтобы было что класть на стол и чем оплачивать счета, я должен быть лёгок на подъём, всегда, как кот, должен быть готов выбирать, куда прыгнуть, смотря по тому, где какая подворачивается работа, будь то в долине или за её пределами. Но крою ли я крышей дом или стогую сено, есть что-то благородное в этом поте и тяжёлой работе, поэтому сплю я по ночам всегда крепко.

В январе или феврале, когда на небо выплывает полная луна, я, бывало, выходил на крыльцо хижины и слушал, как на соседней горе, у фермы Дейла Найгарда, воют волки.

Один из волков поднимает к небу мощную голову, и вой рвётся из глотки сначала неразборчивой руладой, переходит в утробный душераздирающий вопль и постепенно замирает. Волк переводит дыхание, вновь поднимает морду и повторяет западающий в душу мотив, который, взлетев до верхней ноты, медленно превращается в размеченный грустью крик печали. Следует новый плач, зверь причитает так, точно рвётся его сердце, и далеко, во все уголки укрытой белым полотном долины, доносится одинокая мольба, полная страданий и несчастья. Голос его слабеет и падает, кажется, вот-вот лопнут лёгкие, но звук истекает из волчьей груди, насколько хватает дыхания.

В ответ из мрака ночи, в неподвижном воздухе, раздаётся далёкий слабый вой, воспаряет до верхней ноты, чуть мешкает, напряжённый и трепещущий, и медленно замирает. Затем третий вопль — мрачный, полный грусти звук — пронзает морозный воздух. И вот уже летит вой за воем, со всех сторон: это волчья стая, обитающая у Фирвэйла, перекликаясь, превращает чёрное безмолвие в бедлам.

Вдруг вой обрывается. Наступает пронзительная тишина, и больше не слышно ничего до самого утра. Таков у волков брачный период, и нет на земле другого звука, который бы так бросал меня в озноб, как волчий вой холодной зимней ночью.

А больше всего я любил слушать зимние волчьи песни, сидя в бочке с водой и засветив одну лишь маленькую керосинку.

Ничего не знал лучшего!

Я видел волков всего два раза. И оба раза на дороге у Фирвэйла, на закате. Первый раз большой чёрный волк перебегал дорогу. Второй раз я заметил, как два бежевых волка, словно тени, скользнули в лес примерно в 30-ти ярдах от меня. Я беспокоился о своих псах. Волки убили и съели почти всех собак в долине. Перед волками у собак нет ни единого шанса. Потому что у волков зубы больше, челюсти сильнее, ноги длиннее, лапы шире, и вообще они — прирождённые убийцы.

Покойному Дэррилу Ходсону, лётчику и проводнику, который жил через дорогу от меня, однажды летом пришлось зарубить волка топором. Дэррил забрался для рыбной ловли на свою заимку у реки Дин и как-то ночью услышал, как завизжала его немецкая овчарка. Небольшой волк-самец пытался утащить пса на ужин. Дэррил выскочил в одном белье, с фонарём в одной руке и топором — в другой, закричал на волка, надеясь, что тот бросит собаку и умчится в лес. Не тут-то было, посему Дэррил рубанул волчару топором по голове. А на другой день на своём гидросамолёте полетел в Вильямс-Лейк, где ветеринар заштопал ему барбоса.

А ещё был случай со Стэнли Эдвардсом: раз поутру он врезал по носу 250-фунтовому чёрному медведю, который, непрошеный, решив поживиться на завтрак двумя любимыми кошками, сунулся в его маленькую хижину на речке Стиллуотер, что в парке «Твидсмьюир». Медведь в ответ укусил Стэнли за ногу, и тому пришлось его пристрелить.

Это был, изволишь видеть, наглый и упрямый медведь, не похожий на ручных неуклюжих цирковых мишек, он совсем не боялся Эдвардса, а потому был опасен. А Стэнли Эдвардс, надо знать, не боится медведей. Он горец, и при необходимости прекрасно управляется с винтовкой и когда заготавливает дичь для пропитания, и когда защищает свою жизнь.