Кошмар: моментальные снимки

Нет, вы только посмотрите: у меня уже глюки. Вот сижу я в прачечной, специально построенной для грешников-протестантов. Здесь даже есть маленькая библиотечка, и я сижу и листаю порножурналы, пока моя подружка-католичка оправдывает своё дерьмо на исповеди, чтоб только по воскресеньям иметь возможность испить крови и вкусить плоти.

Шарлотта, Шарлотта, что ты делаешь? Бля, да она превратилась в воскресную потаскушку и сейчас перепихивается с Духом Святым. Боже мой, посмотрите на эти крутые бёдра. Она действительно отдаёт себя! Со мной бы ей так трахаться.

Ну и чёрт с тобой, Шарлотта! И с твоими мечтами, и мыслями, и торчащими сосками. Думы о тебе возбуждают так же, как дрочь дохлого чёрного кошака дождливой ночью в джунглях.

Посмотрим, о ком я могу помечтать. Знавал я одну цыпочку в Аспене…

Нет, нет, нет, не то. Забыл, что ли? Погляди на неё внимательней. Была она как скелет. Как гордые питомцы Треблинки, этого прекрасного летнего лагеря нацистов на реке Буг в центральной Польше, куда на смерть отправляли евреев из варшавского гетто. Помнишь татуировку на её руке?

Лагерь работал как фабрика по производству жира. Во время войны его питомцы много постились. И если нацистам не нравилось, как соблюдалась программа похудания, они травили людей газами, жгли и сгребали бульдозерами в братские могилы. Немного там было радости. Мне никогда не нравились такие фабрики. Особенно те, которыми управляли немцы, — курорты, построенные в Аушвице, Дахау и Бухенвальде. Помнишь, когда ты снял с неё одежду и трахал, то слышал стук её костей?

Скверное это было дело.

Я представил, как сотни солдат СВА крадутся, словно индейцы, бесшумно подбираясь к нам всё ближе и ближе. Я ждал, что вот-вот раздастся звук трубы и заработают ракеты и автоматическое оружие.

На нас покатятся человеческие волны — косорылые, накачанные героином по макушку. Они там, в темноте, движутся и ждут нас.

Безмолвие обратило мозг мой против меня самого. Я заполнил пустоту всеми страхами, которые только появлялись у меня с момента прибытия сюда, — мыслями, которые, как я полагал, уже исчезли. Или утихли, по крайней мере. И я услышал вещи, которые слышать невозможно…

Дыхание деревьев.

Сердцебиение крохотной птахи.

Шуршание насекомых в 200 метрах от меня.

Слышал, как дёргается моя голова, как трепещет моё сердце, как пульсирует в жилах моя кровь. Меня трясло, и прошибал пот. Я терял сознание и снова приходил в себя. Мне хотелось взлететь над джунглями и уплыть на тучке из Вьетнама прямиком в Соединённые Штаты Америки.

Я всё к чему-то прислушивался. Услышать бы хоть к чему-нибудь. Сначала слушал ушами, а потом и потрохами. Я жаждал знакомых звуков, но не слышал и комариного писка — ничего.

Минуты слагались в часы. Страх был силён, как мощный наркотик. Мне уже виделось, как что-то выскакивало из леса. Уже двигались тени там, где их не было. Господи, я ненавижу эти грёбаные джунгли. Отчаянное, оглушительное безмолвие. Почему никто не отрыгивает, не кашляет, не хихикает, не сморкается?

Каждый мускул, каждая жилка моего существа, каждый нерв моего тела дрожал от перенапряжения.

И вот оно пришло…

Мощный гул из самого сердца земли. Он поднимается по ногам, по телу к голове, — и она вибрирует так, что пломбы едва не вылетают из зубов.

Раскаты грома. Где-то далеко-далеко.

Задайте жару, ребята!

Лесные нетопыри хлопают крыльями и отлетают в Преисподнюю.

Б-52 — удар с воздуха.

С высоты 18 тысяч футов самолёты сбрасывают свой взрывающийся груз. Самолёты похожи на огромных доисторических птиц, мечущих смертоносные яйца на азиатов — 2000-фунтовые чугунные бомбы, которые выгрызают в земле котлованы, из которых получаются пруды.

ВВС бомбят Вьетнам и превращают его в дымящуюся кучу говна, и делают меня несказанно счастливым. Они летят стройными рядами, словно чайки, которые, плотно закусив тухлой рыбой, бомбардируют Статую Свободы — величайшую даму света. Самолёты разворачиваются, пилоты пришпоривают своих коней на новый заход, а потом возвращаются на базу в Юдорн.

Это называется «дуговое освещение».

Несущие смерть бомбардировщики летят выше ватных облаков и купаются в лучах лунного света.

Прекрасно, ребята, просто чудесно! Надеюсь, вы от души всыпали парочке — нет, целой куче — всем этим маленьким ублюдкам!

Это жутко, это хуже, чем можно себе представить. В тысячу, в полторы тысячи раз страшнее наводнения, саранчи или тайфуна.

Может быть, со временем местные крестьяне простят нас за то, что мы сделали с их землёй. Но простит ли нас земля?

Военно-воздушные силы страшнее Бога. Когда Бог хочет надрать кому-нибудь задницу, он снимает со стены парочку молний и с громом и ливнем швыряет вниз, творя грозу и лесные пожары.

Но самолёты страшней. Гораздо страшней. Ибо когда падают бомбы, мёртвых вытряхивает из могил, и они глядят в небо в надежде рассмотреть то, что падает на них и тревожит мирный сон их. А воздух наполняется густым и липким смрадом гниющей плоти и разлагающихся костей.