Кошмар: моментальные снимки

Я страстно привязался к Стару, Мэрилу ненавидела его за это и ревновала меня к нему. Пять раз, пока я был на работе, она увозила его на юг по Северо-западному шоссе и отпускала в надежде, что пса собьёт машина. И каждый раз Стар благополучно находил дорогу назад, а я узнал об этих проделках Мэрилу только много лет спутся.

И вот однажды он выбежал со двора, и его сбил грузовик. Он погиб на месте.

Водитель отвёз Стара в больницу, но ему уже ничем нельзя было помочь. На ошейнике было моё имя и телефон, ветеринар позвонил мне и рассказал о случившемся.

Сердце моё разбилось, я плакал, плакал и плакал. Потом забрал ошейник.

Может быть, я слишком близко к сердцу принял эту смерть, но вы должны понять, что пёс был моим единственным другом на всём белом свете.

Теперь у меня не осталось никого.

Мэрилу не хотела заниматься мной. Собака умерла. Я был не в силах бороться с пьянством. Жизнь моя разваливалась на куски; что делать, я не знал.

В марте 69-го я ушёл в запой на неделю. В первый же день Мэрилу забрала Тину и уехала к матери.

Её не в чем было винить. По своему тогдашнему состоянию я не терпел никого возле себя. Я был очень болен, практически агонизировал. Я был безнадёжен, но мне нужна была моя безнадёжность, чтобы упасть на дно и с надеждой начать процесс восстановления длиною в жизнь.

Я пил и пил. Когда пойло кончалось, задними дворами, по пояс в снегу, я выползал в ближайший винный магазинчик.

Помню, я видел, как люди сидят на кухнях за ужином или в гостиных, читая вечерние газеты, и размышлял, в чём их секрет. Как они могут жить такой красивой, нормальной жизнью? О, я бы всё отдал, чтобы жить как они, как нормальный человек. Это мечта была недостижима…

Теперь у меня были постоянные видения. Я не мог отличить реальность от миражей, от страшных кошмаров, мучивших меня во время ступора. Если на пути к винному магазину мне слепили глаза огни фар, то я, ошалев от ужаса, бросался прятаться за дерево, за куст, за пожарный гидрант. Фары приближались, и автомобиль превращался в огромного жука с горящими глазами-лазерами. Он вставал на дыбы — «на два колеса» — и двигался всё вперёд и вперёд, сопя, урча и петляя: он искал меня, чтобы раздавить.

— Я чокнутый, Господи, я сошёл с ума…

Дни проходили за днями, болезнь прогрессировала, я слабел. И вот я не смог выйти из дома за бутылкой. Я попробовал заказать алкоголь по телефону, но не удержался на ногах, чтобы сделать звонок. Хотел выписать чек и не смог вывести на нём своё имя. И я заплакал и плакал, пока не забылся сном. Через несколько часов наступило похмелье, и я бился в белой горячке в кухне на полу, корчась и ползая в собственной моче и экскрементах, блюя кровью и желчью.

Я видел то, чего на самом деле не было. Змеи извивались на моей шее. Красные чёртики кололи мне вилами ягодицы. Кухонные окна расплывались в огромные злые глаза. У гаража меня ждал человек в военной шинели и пистолетов в руках, с фетровой шляпой на голове, как у Сэма Спейда.

Потом мне померещился Вьетнам. Я палил из М-16, но азиаты пристреляли окна, окружили дом и уже выбивали дверь, чтобы добраться до меня.

Каким-то образом мне, невменяемому от страха, удалось добраться наверх, в детскую, и спрятаться под кроваткой Криса, прижав к себе плюшевого мишку.

Даже обои пугали меня: все эти волнистые линии того и гляди соскочат со стены и задушат меня. Я не воспринимал действительность совершенно. Я пускал слюни, орал благим матом, бился в истерике на полу от глюков и молил о помощи Господа и милосердную Матерь Божью…

На третий день белой горячки Мэрилу с матерью приехали проверить, не спалил ли я дом. Они нашли меня под колыбелью, скрюченным, дрожащим, рыдающим — полностью измождённым.

Через несколько дней я очнулся в больнице, в центре алкогольной реабилитации — в лютеранской больнице общего типа — за пределами Чикаго.

Физически, эмоционально и духовно я был полным банкротом, своего рода вызовом для лучших специалистов по алкоголикам.

Только здесь обнаружилось, что я сопливый алкаш на последней стадии алкоголизма. Я был болен, и болезнь могла стать последней для меня, кроме того, моя печень имела обширные повреждения. Врачи говорили, что если не остановиться, меня остановит алкоголь не далее как через полгода. Моя печень была ни к чёрту. Один спец даже заявил, что если не остановиться сейчас, не видать мне Рождества.

Где-то в подсознании я понимал, что давно был алкоголиком, с самой первой рюмки. Что-то она со мной сделала, чего не сделала с другими. Я начал пить с 14 лет. Алкоголь не пьянил меня. Он приводил меня в норму. Выпив, я чувствовал себя хорошо. Бодро. Собранно. Трезвым я чувствовал себя разбитым. Я отдавал себе отчёт, что со мной творится что-то глубоко неправильное, что-то, что отличало меня от других людей. Но выпив стакан-другой, я чувствовал, что поправился. Что мне хорошо. Нормально. Вот так оно всё и началось. Трезвому мне было хреново. А после пары глотков — нормально, как всем. И мне хотелось быть нормальным всё время. Поэтому я пил всё чаще и чаще. Мне кажется, я пристрастился к алкоголю с первого глотка.