Кошмарные сказания ведьмы Эделины

Я не хотела умирать, только не сейчас, когда я смирилась с Божьим промыслом и доверила Всемогущему свою жизнь и свою судьбу, но что-то изменить было уже не в моих силах. Всё, что мне оставалось теперь – это призывать единственную свою надежду, Миррею, в бесплотном уповании, что услышит она мой безмолвный крик и придёт, примчится, позабудет хоть на миг моё давнее тяжкое грехопадение и спасёт беспечную глупую маленькую ведьму.

С той поры минуло так много лет, жива ли она ещё? Вернулась ли в разорённые мною топи или сгинула, потеряв разом всё, что было ей так дорого? Господи, Миррея, прости, прости меня! Теперь не искупить мне тяжкой вины перед тобою, не вымолить прощения, не поцеловать твоих любящих рук… Прости меня, названная моя матушка, я хочу уйти с миром в душе… Прости…

Занялся рассвет. Заглянул в зарешёченное окошечко темницы, погладил мои бёдра, покрытые бурой коркой из грязи и запёкшейся крови, осветил тёмные углы крохотного карцера и отнял у меня последнюю надежду на спасение. Ещё чуть-чуть, ещё совсем немного – и смерть, моя заклятая подруга, уведёт меня из грешного земного мира в забвение, в непроницаемую тьму, в которой нет ничего, даже звёзд.

Когда открылась дверь узилища, я была тиха и спокойна, в глубине души я смирилась со своей участью, приняла неожиданный конец, перестала рвать себе сердце бесполезными слезами, отдалась на милость Господа, лишь всё также беззвучно призывала Миррею и молила её о прощении. У ратуши собралась целая толпа. Люди стояли плотной стеной, молчали, угрюмо смотрели на меня, от вчерашнего охотничьего азарта не осталось и следа. И их горькое молчание, жгучая ненависть, плещущая из глаз, руки, сжатые в кулаки – пугали меня. Ведьм судят громко, жгут весело, тут же ходят лоточники, продают пирожки и яблоки, а местные пивовары разливают пиво и сидр из огромных дубовых бочек. И пока несчастная корчится в пламени и жутко кричит от ужасающей боли, матери раздают шлепки расшалившейся ребятне, а мужики ругают князя за неразумное управление вотчиной. Но сегодня всё по-другому и я не знаю, чего боюсь больше: окончательной смерти или холодной ярости доведённых до отчаяния людей.

Обвожу взглядом хмурые лица, сколько же в них безысходности! – и будто спотыкаюсь о ясные, серые, до боли знакомые глаза. К горлу подкатывает ком облегчения, горячие слёзы катятся по израненному лицу, сердце стучит громко, словно в маленькой церквушке на пригорке разом ухнули все колокола – Миррея!

Она снимает с головы капюшон. Боже, сколько седины в дымчатых косах, сколько морщин на ангельском лице! Так ни разу и не взошла ты на костёр, дорогая моя светлая ведунья, не захотела разменивать свою чистую душу на юность и красоту, и время тебя не пощадило…

– Прости меня, слышишь? – беззвучно шепчу я, Миррея кивает и скрывается в толпе.

Мир вокруг словно окутан пуховым одеялом, смотрю на собравшуюся толпу будто сквозь толщу озёрной воды, мне больно, больно, больно и через боль слышу приглушённые голоса.

Меня судят – за самовольное явление в угодья местного князя, за совершение колдовства, за убийство крестьяночки Эллы, за других детей, без вести пропадающих в окрестных селениях уже добрый десяток лет.

Какие же вы олухи, мысленно усмехаюсь я. Детей мучают и съедают прямо у вас под носом ваши же сиятельные господа, только если сейчас я скажу это, вы мне всё равно не поверите, только станете истязать ещё больше. Ну уж нет, мои милые болваны, мы с Мирреей отомстим за ваших ребятишек, мы вместе сделаем это, ведь она пришла на мой зов, простила меня, и утром я снова вернусь в этот мир благодаря ей, я зацелую её сморщенные руки, упаду ей в ноги и омою их своими слезами, как же долго я жила во тьме… без её живительной материнской любви… ах, боже мой, как же горячо! Язычки пламени несмело облизывают мои ноги, а потом забираются выше… Господи, ежедневное сожжение – это уж слишком, успеваю безумно хохотнуть, а потом с облегчением умираю.

Бесконечный жизненный круговорот: рождается ребёнок – умирает старик, приходит день и отступает ночь, после зимнего забытья природа просыпается с первым весенним теплом. И так по великому кругу, раз за разом, год за годом. И никому не дано его разомкнуть, остановить, изменить. Никому, кроме истинных ведьм – они могут умирать и рождаться вновь бесконечно… если сами того пожелают. Миррея не пожелала.

Её скудного, истощившегося с годами колдовства едва хватило на моё воскрешение и теперь она медленно, словно затухающая свечечка, угасала, таяла, покидала меня навсегда.

Я крепко держала в объятиях её маленькое, хрупкое, как у птички, тело, гладила длинные седые волосы, целовала мокрые от слёз щёки и наслаждалась каждым мгновением рядом с нею. Миррея расспрашивала о моих странствиях, улыбалась гордо и бормотала, что была права, что я смогу обратиться к свету, смогу использовать свою силу во благо и смою милосердными делами чудовищные свои грехи.