Кошмары

Однажды он вышел в сад ночью. Остановившись в паре шагов перед постаментом с урной, он поднял свою скрипку. Звуки фуг и сонат вплелись в лучи лунного света, слагая прозрачный, как горный хрусталь, храм, чей свод возносился все выше и выше в небо, и вот – затмил его. Хаген играл «Чакону», и внимавшие ему цветы понимали, что он воспевал ее горе, ее радость. Он играл «Воздух»[8], и цветы переставали существовать, от них оставался лишь сладкий аромат, содержащий в себе ее душу, чистую душу мертвой женщины… и душа эта была счастлива. Под звуки скрипичных концертов душа воспаряла вверх – таково было великое покаяние, которое скрипач приносил божеству. И Бог всех миров и всех вечностей целовал эту милую душу – и скрипка ликовала.

Ликовала – это было прощение. Ликовала – это было освобождение…

Так играл Хаген Диркс.

Вот что выяснил старый Райнингхаус, вот что он рассказал своим друзьям. Но одно небольшое обстоятельство было ему неизвестно – то, что скрыл доктор Марсель Бенедикт-Оллэраунд. Он упомянул о нем позже – человеку, написавшему эту историю.

Вот что это было.

Когда мюнхенская полиция изъяла тело фройляйн Астен, то забрала и веревку. И как бы ни хлопотал доктор Бенедикт, чтобы вернуть ее, у него ничего не вышло: ее либо потеряли, либо нашелся другой охотник. Тогда он отрезал кусочек совершенно безвредного и ни в чем не повинного желтого шелкового шнура – и отослал его своему другу.

Вот так.

Тифозная мари

В этой каморе в сердце пребывает господин всего, владыка всего, повелитель всего. Он не делается больше от хорошего деяния, не становится меньше – от плохого.

Брихадараньяка-упанишада.

Четвертая глава, четвертая брахмана, 22

В зале царил полумрак. Окна были закрыты плотными шторами, столы – сдвинуты вместе. Благодаря накинутому поверх зеленому покрывалу создавалось впечатление, что это один большой стол, за которым сидели шестеро: Эрвин Эрхардт, Зигфрид Левенштайн, граф Тассило Тхун, Вальтер фон Айкс, Ганс дель Греко и Рандольф Ульбинг. Седьмое место пустовало.

Интерьер комнаты дополняли высокое кожаное кресло и стоящий рядом маленький столик. Кто-то предусмотрительно поставил на него пепельницу и положил пачку сигарет и коробок спичек.

Шестеро ждали. Они не говорили. Только бодрый джазовый ритм, доносившийся в эту комнату из отеля «Кармен», нарушал тишину.

Зигфрид Левенштайн. Адвокат. Лет сорока. Еврей, но все же больше рейнландец. Уже четыре года офицер. Обладатель ордена Pour le Mérite[9].

Рыцарь Ганс дель Греко. Уроженец Триеста. Отставной лейтенант военно-морских сил Австро-Венгрии. Теперь он получает пособия из Рима и пытается восстановить свой дом, который был разгромлен итальянцами.

Тассило Тхун. Чешский граф пятидесяти лет. Он постоянно хлопал своими бледно-голубыми глазами. Губы его дергались.

Доктор Эрвин Эрхардт. Промышленник с Рейна. Инженер и изобретатель. Очень богатый и очень элегантный. Смуглый, атлетичный.

Рандольф Ульбинг был его полной противоположностью. Невысокий и тучный. С белой шевелюрой и ухоженными ногтями на мясистых руках. Он был главой фамильных домов-предприятий в Гамбурге и Нью-Йорке. Поскольку он являлся гражданином Америки, его миллионы были под надежной защитой.

Барон Вальтер фон Айкс. Художник. Жил в Мюнхене. Лицо его имело какой-то землистый оттенок, хотя ему не было еще и тридцати.

Шестеро ждали. Курили. Пили. Молчали.

Наконец дверь открылась. Вошел полковник Лионель Терсби. Едва заметный шрам на левой щеке напоминал о буйной студенческой поре. Лоб же его был рассечен жирным пунцовым шрамом, полученным во Фландрии. В черных глазах горел огонь.

– Она пришла! – провозгласил он.

В комнату вошла женщина – высокая и стройная. Полковник закрыл за ней дверь и вынул ключ. Не проронив ни слова, он указал ей на кресло; сам же направился к столу, положил ключ перед адвокатом, занимавшим место посередине, и сел на пустующий стул у окна.

Женщина не двигалась.

– Почему вы заперли дверь? – возмутилась она. – Меня собираются удерживать здесь силой?

Доктор Левенштайн кивнул:

– Весьма вероятно.

Женщина шагнула вперед:

– Это похоже на трибунал. Возможно, вы хотите судить меня?

И снова адвокат кивнул:

– Весьма вероятно.

Теперь ей стало смешно.

– Прошу, – примирительно сказала она. – Я в вашем распоряжении, почтенные. – Она опустилась в кресло, закинула ногу на ногу и зажгла сигарету. – Итак, господа, я сгораю от любопытства.