Космаец

Батальону оставалось до дороги не, больше пятидесяти метров, когда затянутое дымом утреннее небо распороли несколько ракет. Тонкая цепочка живых людей с криком поднялась. Волны партизан набегали одна на другую, вздымаясь, опадая и рокоча, как разъяренный морской прибой. Штефек выбежал вперед, раскинул руки, будто защищая свой взвод от адского огня вдруг ожившего пулемета, рванулся на него, яростно ругая фашистов.

— Гранатометчики, вперед! — закричал он во весь голос и сам выхватил гранату, но бросить ее не успел. Несколько пуль, одна за другой, вонзились ему в грудь. Рука, занесенная над головой, упала, как сломанная ветка, в ней все еще была зажата граната. Уже не было силы для того, чтобы бросить ее. Влада оцепенел. Глаза остановились, взгляд сделался безразличным и холодным, только по всему телу текло что-то теплое, на губах застыла печальная улыбка. Наконец, нижняя губа вздрогнула, открыв два ряда белых зубов, они скрипнули и сжались. Автомат, висевший на груди, потянул его вперед. Влада сделал еще один, последний шаг навстречу неприятелю, споткнулся, запрокинул голову назад и медленно опустился на колени…

— Товарищи, — закричал Звонара, увидев взводного, и поднял пулемет над головой, — за смерть взводного, вперед!

Разом ахнуло несколько гранат, они досыта накормили железом и заставили наконец смолкнуть тяжелый пулемет врага. Бойцы рванулись в прорыв, как вода рвется в отверстие в плотине. Сразу же за елями открывалась длинная извилистая лента дороги, покрытая трупами, кучками стреляных гильз и брошенными врагом ящиками с боеприпасами.

Из густого кустарника, с двух сторон обрамляющего дорогу, выползли запыленные низкие танки с красными звездами на башнях, с надписями «Вперед на Белград», «Смерть фашизму»…

— Товарищи, Красная Армия! — восторженные крики растаяли вдали, перекрытые грохотом артиллерии.

— Ура!

— Да здравствуют!

— Вперед!

Все смешалось: лихорадочные разрывы гранат и скрежет гусениц, рев моторов и крики партизан, которые уже оседлали шоссе и стреляли на бегу, стараясь не отстать от танков.

Захваченная общим порывом, Катица едва поспевала за бойцами. Ремень автомата резал шею, гранаты больно ударяли по бедрам, даже револьвер казался тяжелее, чем раньше. Ей хотелось пить, куртка на спине взмокла от пота, лицо разрисовали кривые струйки, волосы липли к шее. На небольшой полянке она замедлила шаг. Какие-то бойцы пробежали мимо и, как тени, скрылись в густом облаке дыма и пыли, поднятой взрывом снаряда. Над головой Катицы просвистели осколки, она инстинктивно втянула голову в плечи, и в то же мгновение перед глазами вспыхнуло желтое пламя, что-то ударило по ногам, обожгло грудь раскаленным железом, швырнуло в сторону, перевернуло несколько раз, как оторванный лист.

— Товарищи, комиссар ранен, — крикнул чей-то голос, и все стихло.

Она не чувствовала ни боли, ни усталости, лежала раскинув руки, а из груди текла кровь и тонким ручейком терялась в траве. Нестерпимо хотелось пить. Где-то далеко-далеко послышались голоса людей. Занемевшее тело не ощущало боли, только горячее тепло крови заливало грудь. Две тяжелые раны навсегда вывели ее из строя. Оторванная осколком снаряда левая нога едва держалась. Никогда больше Катица не будет шагать в первом ряду батальона пролетеров. Рана в груди заживет, оставив глубокий шрам, но этот обрубок будет вечным напоминанием о прошлом. Уже придя в сознание, она не сразу поняла, что произошло.

— Раде, почему у тебя слезы, — спросила Катица Космайца и провела рукой по его потным, спутанным волосам. — Я скоро вернусь в роту.

Космаец молчал, держа голову Катицы в руках, не замечая своих слез.

— Ты настоящий ребенок, — Катица хотела улыбнуться, но тяжелая боль свела ей губы.

— Ах, и надо же было этому случиться, — вздохнул он.

— Я говорю тебе, что скоро вернусь… Что-то у меня очень нога болит…

— Вот освободим Белград, я приду к тебе в госпиталь. Не огорчайся…

— А где русские? Как мне жаль, что я не смогу их увидеть, пойти дальше вместе с ними… Какой ты счастливый, — Катица вздохнула, и на ресницах у нее засверкали слезинки. — Подними меня, чтобы я могла видеть русских.

По шоссе, как морские волны, спешащие обогнать одна другую, катились части Красной Армии. Танки, орудия, пехота — все текло одним потоком. Рев моторов, грохот подвод, крики людей, звон оружия и ржание лошадей слились в гул, подобный гулу прорвавшейся плотины.

Космаец поднял Катицу на руки и медленно пошел с ней к дороге, а мимо них через поля и лесочки шла долгожданная армия, шли автомобили и танки, конные и пехотинцы.

— Ты счастлив? — обнимая руками шею Космайца, спрашивала Катица, сквозь слезы боли глядя на русских.

— Счастлив, счастлив.

— Почему же ты тогда плачешь?

— Катица, любимая моя, когда тебе будет очень трудно, вспомни обо мне.

— Я всегда буду с тобой.

— Если у тебя нога не поправится, знаешь, как быва…

— Ох, я ее не чувствую. Она такая холодная.

Он остановился у дороги, где уже собралась вся рота.

— Товарищ потпоручник, может быть, нужно, я позвал русского доктора, — сказал Симич, подходя к Космайцу.