Космаец

На оперативном пространстве перед Первым пролетерским батальоном у четников был отряд в двести — триста человек коляшей. Они были вооружены легким стрелковым оружием, имели три тяжелых «Шва́рц-Ло́зера»[36] и две крупповских пушки дедовского образца.

Разделившись на несколько групп, четники контролировали берег Дрины на десяток километров, и, когда застрочил первый пулемет, все они слетелись в одно место, как вороны, почуявшие запах крови. Но под молниеносным натиском пролетеров коляши не успели залечь в окопах, им пришлось принять бой на открытом месте. После жестокой двухчасовой схватки они начали отступать, оставляя на поле боя мертвых и раненых, раскалившиеся тяжелые пулеметы и взорванные орудия.

Было удивительно и почти непонятно, как изголодавшиеся люди, многие из которых походили на тощие тени, могли отбросить отъевшихся на немецких харчах и хорошо вооруженных четников.

Одна позиция за другой переходили в руки партизан. Пути отступления четников были обозначены трупами, мертвыми лошадьми, перевернутыми телегами, брошенными пулеметами и винтовками, усеяны черными папахами с длинными кистями и кокардами. Первый успех ободрил партизан, и они не замечали, как чавкает вода в башмаках и как сохнет на теле одежда. Особенно воодушевило их появление на этом берегу Дрины второго батальона, самого большого и многочисленного батальона в бригаде.

Солнце уже было близко к зениту и досылало на землю свои раскаленные, как угли, лучи. Космаец почувствовал, что на спине у него проступил пот, и хотел бросить немецкую куртку, только позавчера снятую с пленного, но воспоминание о холодных ночах удержало его. Случилось так, что его взвод без приказания вырвался вперед и сейчас был в авангарде батальона. Усталые от бессонницы, пешего перехода, переправы через реку и схватки на берегу, бойцы медленно поднимались в горы. От непрерывных взрывов у Космайца гудело в ушах, он никак не мог собраться с мыслями. Шел молча, пока не увидел у края дороги раненого в форме четника без знаков различия, с мутными глазами и короткой кудрявой-бородой. Рядом с ним в пыли лежал желтый немецкий карабин и рассыпанные патроны, немного дальше — ремень со штыком.

— Ты четник? — спросил Космаец, и рука его потянулась к кобуре пистолета.

— Да, брат, — дрожа, пробормотал раненый.

— Ты серб?

— Да.

— Нет, ты не серб, будь ты проклят.

— Да, да, конечно. Разве серб против серба воюет?

— Погань ты, пес четнический, — подошел к нему Штефек.

— Я погань, да только вас…

— Эх, жаль, что мы тебя сразу не уложили… Теперь опять приходится марать руки, — Космаец вытащил пистолет из кобуры.

— Братец, будь человеком, не надо, мы ведь сербы, — сквозь слезы забормотал раненый.

Космаец машинально вложил пистолет назад в кобуру.

— Люди добрые, мой брат с вами, клянусь святым Иованом, — немного спокойнее заговорил четник, увидев, что партизан спрятал пистолет. — Я не против вас, я не стрелял в вас. Неужели я могу стрелять в своего брата?

— Когда приходится подыхать, у вас у всех оказываются братья в партизанах.

— Я тебе поклялся святым Иованом… С вами мой брат. Я, товарищи, не настоящий лохмач. Меня заставили отпустить бороду. Я хотел к вам податься, вот меня сержант и угостил из пистолета, будь проклят его род. Я винтовку не зарядил, только на спуск нажимал, а он заметил и в меня бах, бах…

Стева поднял винтовку из пыли, рванул затвор, густо смазанный маслом, и заглянул в ствол: винтовка была холодная, без пороховой копоти.

— Неужели я в своего брата буду стрелять, брата убивать, — лихорадочно рыдал раненый.

За всю войну Космаец впервые, может быть, пожалел врага. Несколько мгновений он смотрел на четника отсутствующим взглядом, думая о своем брате, который, возможно, сейчас так же лежит где-то в пыли и молит партизан не убивать его, повторяя: «У меня брат с вами».

— Ой, детки мои дорогие, ой, сиротки мои бедные, знаете ли, как умирает ваш тятька, счастье мое, дети мои, — в голос начал причитать четник.

Челюсти у него стучали, из глаз катились слезы, а тело тряслось, словно в лихорадке.

Услышав его вопли, некоторые партизаны не выдержали, вяло двинулись вперед, ощущая какую-то тяжелую тоску в груди.

— Замолчи, пес поганый! — прикрикнул на него Космаец в приступе гнева. — Не поминай детей, они тебя проклянут, когда вырастут.

Четник испуганно замолчал и весь сжался в комок, ослабевшими руками держась за грудь, из которой капала кровь.

— Раде, оставь, не марай руки, — сказала Катица, подойдя поближе к взводному. — Может, и в самом деле его заставили… Жаль мне его, человек ведь. Слышишь, и дети у него, бедного, есть. Он не виноват, дети не виноваты…

— Детей его никто и не трогает, — Космаец тяжело вздохнул и повернулся к Катице.