Космер: Тайная история

– Получается, оригинал до сих пор где-то припрятан… – произнес заинтригованный Гаотона. – Изучая систему безопасности дворца, ты так, между делом, заменила оригинал шедевра копией. Вторую же копию, качеством чуть похуже, оставила в своей комнате на случай, если попадешься во время будущего проникновения во дворец за скипетром или тебя выдаст сообщник. Тогда бы ты призналась только в попытке кражи картины. И мы бы обыскали твою комнату в гостинице, обнаружили фальшивку и пришли к выводу, что похитить ты намеревалась именно картину, но подмену еще не осуществила. И мы бы не стали искать подлинник.

– Примерно так все и случилось.

– Что ж, весьма разумно, ведь за кражу у частного лица положено гораздо менее суровое наказание, чем за попытку выкрасть предмет государственной важности. За похищение картины ты бы получила максимум десять лет, но уж никак не смертную казнь.

– К великому сожалению, меня по наводке шута схватили, как только я вышла из галереи со скипетром.

– Но что с оригиналом картины? Где ты его… Где он спрятан? – запинаясь, спросил Гаотона. – Он все еще во дворце?

– В некотором роде, – ответила Шай. – Ведь именно там я его и сожгла.

С лица Гаотоны медленно сползла улыбка.

– Ты лжешь!

– Не в этот раз, старина. Видите ли, пронести подделку внутрь – легче легкого, поскольку на входе никого толком не проверяют, но на выходе-то досматривают, да еще как. Следовательно, выносить картину из галереи было бы неоправданно рискованно. А подмену изначально я, если помните, совершила лишь ради того, чтобы проверить надежность охраны. В общем, интересовал меня только скипетр, а вовсе не картина, и потому, подменив картину, я тут же кинула оригинал в ближайший камин в главной галерее.

– Сама не понимаешь, что наделала! – в сердцах воскликнул Гаотона. – Это же был оригинал работы Шу-Ксена. Его самый величайший шедевр! Шу-Ксен ослеп и более творить не способен. Ты вообще представляешь ценность… В голове не укладывается. Зачем ты так поступила?

– Никто ничего не узнает, все будут удовлетворены подделкой. Следовательно, вред от моих действий минимальный.

– Отдаешь ли ты себе отчет в том, что картина была бесценным произведением искусства?! – Гаотона впился в Шай взглядом. – Твой поступок – просто проявление гордыни, и ничего более. Ты и продавать-то ее не собиралась, желала лишь потешить самолюбие. Изначально стремилась к тому, чтобы именно твоя работа оказалась на всеобщем обозрении в галерее. Ты лишила нас всех великолепнейшей картины только ради того, чтобы возвысить себя в собственных глазах.

Шай пожала плечами. На самом деле причины, побудившие ее сжечь картину, были куда серьезнее, чем представлялось Гаотоне. Хотя она действительно уничтожила шедевр.

– На сегодня мы закончили. – Побагровевший Гаотона поднялся и в отчаянии махнул рукой. – А ведь я подумал… Эх, чтоб тебя!

Он рывком распахнул дверь и вышел.

День сорок второй

Каждый человек – изначально головоломка.

Так говорил Тао, первый наставник Шай. Поддельщик – вовсе не мошенник или шарлатан, а художник, живописующий не красками, а людскими воспоминаниями и помыслами.

Дурить людям голову по силам почти любому оборванцу с улицы, истинный же поддельщик стремится к более возвышенным целям. Обычные мошенники туманят человеку разум и уносят ноги, прежде чем раскроется обман; поддельщик же творит нечто настолько совершенное, настолько прекрасное и реальное, что оно даже малейшему сомнению не подвергается.

«Уважай людей, которых обманываешь, – учил Тао. – И со временем научишься их понимать».

Шай сейчас не просто работала, а создавала истинно правдивую книгу бытия императора Ашравана. И книга эта в своей правде превзойдет все хвалебные оды, написанные императорскими писцами. Она затмит даже труд самого императора о его собственной жизни. Шай медленно продиралась сквозь тернии, постигая истинный характер Ашравана, собирала из разрозненных кусочков цельную мозаику-картину его помыслов и поступков.

Гаотона назвал императора идеалистом. Сейчас, при перечитывании ранних записей императора, эта черта характера стала очевидна Шай. В частности, об идеализме свидетельствовали слова императора о подданных. По его мнению, империя вовсе не была чудовищем. Но была ли она прекрасна? Тоже нет. Империя просто была, просто существовала.

Традиции возвеличивания Великих были в империи непоколебимы. А поступление на государственную службу, сулящее престиж и обогащение в основном за счет поборов, в большей степени зависело от взяток и родственных связей, чем от образованности и личностных качеств претендента на должность. Настоящих же тружеников – крестьян, ремесленников и мелких торговцев – установившаяся в империи система тысячами жадных ручонок без зазрения совести обирала до нитки.