Космическая трилогия

— Нет, — сказала миссис Димбл, — я не мученица. Я просто старая, я сержусь, у меня болит голова, и я болтаю, чтобы себя утешить. У нас хоть деньги есть, а у Айви нет, ей не на что жить. Конечно, в нашем доме было хорошо, но ведь и печально. Кстати, я часто думаю, любят ли люди радоваться? Мы завели большой дом для детей, а я ни одного не родила… Наверное, слишком тосковала, пока Сесил не придет, жалела себя… Еще стала бы, как эта женщина у Ибсена, ну, с куклами.^{74} Вот Сесилу плохо, он очень любил, чтобы приходили студенты. Джейн, вы в третий раз зеваете. Да, пробудешь тридцать лет замужем, привыкаешь говорить одна. Мужчинам приятней читать, когда мы журчим. Ну вот! Вы опять зевнули…

Ночевать в одной комнате с матушкой Димбл было трудно: она молилась. Джейн просто не знала, куда смотреть, и не сразу заговорила, когда та встала с колен.

2

— Вы не спите? — спросила среди ночи матушка Димбл.

— Не сплю, — ответила Джейн. — Я вас разбудила? Я кричала?

— Да, — сказала миссис Димбл. — Вы кричали, что кого-то бьют по голове.

— Понимаете, я видела, как убивали старика. Он вел машину где-то за городом, доехал до развилки, свернул направо, а на дороге какие-то люди махали фонарем. Я не слышала, что они творили, но он вышел из машины. Это не тот, который был раньше, без бороды, только с усами. И величавый такой, смелый, как рыцарь… Ему не понравилось, что говорят эти люди, он одного оттолкнул, другой хотел его ударить, но он не дался. Их трое, он один… Я читала о таких драках, но никогда не видела. Конечно, они его одолели, он упал, они его долго били чем-то по голове. И еще проверили, жив ли он, совершенно спокойно! Свет очень странно падал, полосками… но я уже, наверно, просыпалась. Нет, спасибо, ничего. Конечно, это ужасно, но я не так испугалась, как в тот раз. Мне старика жалко.

— Вы сможете заснуть?

— Да, конечно. А как у вас голова, еще болит?

— Нет, спасибо, прошло. Спокойной ночи.

3

«Наверное, — думал Марк, — это и есть сумасшедший священник, о котором говорил Ящер».

Совет должен был собраться в десять тридцать, и после завтрака пришлось гулять в саду, хотя там было и сыро, и холодно. Стрейк сам подошел, и Марку не понравились и потертая одежда, и грубые башмаки, и темное трагическое лицо. Не таких людей он думал тут встретить.

— Не надейтесь, — говорил Стрейк, — обойтись без насилия! Сопротивляться нам будут, но мы не испугаемся. Мы будем тверды. Многие скажут, что мы хотели смуты. Пускай! Мы не намерены охранять организованный грех, который зовется обществом.

— Вот и я говорю, — сказал Марк, — что мне вас понять трудно. Я именно хочу охранять общество. Какие еще могут быть цели? Конечно, вы стремитесь к чему-то высшему, нездешнему…

— Всем сердцем, всем разумом, всей душой, — сказал Стрейк, — я ненавижу эти слова! Такими уловками мир сей, орудие и тело смерти, искажает и уродует простое учение Христа. Царство Божие придет сюда, на землю, и всякая тварь преклонится пред именем Христовым.

Марк легко прочитал бы юным студенткам лекцию об абортах и педерастах, но при этом имени он смутился, покраснел и так рассердился и на себя, и на Стрейка, что покраснел еще больше. С ужасом вспоминая уроки Закона Божьего, он пробормотал, что не разбирается в богословии.

— В богословии? — гневно переспросил Стрейк. — Это не богословие! Богословие — болтовня, обман, игрушка для богатых. Я нашел Господа не в лекционных залах, а в угольных шахтах и у гроба моей дочери. Помните мои слова: Царствие придет, здесь, на земле, в Англии. Наука — его орудие, и оно непобедимо. Почему же?

— Потому что наука основана на опыте? — предположил Марк.

— Нет! — вскричал Стрейк. — Потому что она в руке Божьей! Наука — орудие гнева, а не исцеления. Я не могу объяснить это так называемым христианам. Они слепы. Им мешают грязные клочья либерализма, гуманизма, гуманности. Мешают им и грехи, хотя грехи эти — лучшее, что в них есть. И вот я один, я нищ, я немощен, я недостоин, но я — пророк, и других пророков нет! Господь явится в силе, и всюду, где сила. — Его знамение. Даже самые слабые из тех, с кем я связал свою судьбу, не обольщаются жизнью, не жаждут мира, не держатся за человеческие ценности…

— Значит, — спросил Марк, — вы сотрудничаете с институтом?

— Сотрудничаю? — возмутился Стрейк. — Сотрудничает ли горшечник с глиной? Сотрудничал ли Господь с Киром?^{75} Я использую их. Да, и они используют меня, мы орудия друг для друга. Это и вас касается, молодой человек. Выбора нет, назад не уйти, вы положили руку на плуг. Отсюда не уходят. Всякий, кто попытается, погибнет в пустыне. Вопрос лишь в том, рады вы или не рады. Вопрос лишь в том, подвергнетесь ли вы суду или вступите в права наследства. Да, это правда — святые наследуют землю, здесь, у нас, очень скоро! Разве вы не знаете, что мы и только мы будем судить ангелов? — Стрейк понизил голос. — Мертвые воскресают. Вечная жизнь началась. Вы это увидите сами, молодой человек.

— Двадцать минут одиннадцатого, — сказал Марк. — Нам не пора?