Космические детективы

– Просто я сразу понял, что выполнять его вы не будете. Вы об этом хотели спросить?

– Да, спросить… А еще больше – попросить.

– Просите. Если смогу, выполню.

– Уберите Эрвина Кузьменко.

– Убрать Эрвина? – Рой уставился на Стоковского. Что разговор будет необычный, Рой знал заранее, – обычные разговоры не надо вести наедине. Но просьба звучала странно. – В каком смысле убрать, друг Клавдий?

– Не убивать, конечно. – Стоковский любовался недоумением Роя. – Хотя некоторые порадовались бы… Не убийству, а если бы, скажем, Эрвин и Карл в день аварии поменялись судьбами – и не Эрвин, а Карл готовился сегодня к выздоровлению. Нет, просьба моя не столь ужасна, пусть Эрвин живет. Но почему его не отправить на Землю? Он там довершил бы выздоровление. И лабораторию твердой консервации можно разместить на Земле, в твердых конденсаторах энергия дана в высочайшем сгущении, но запасы ее в них вовсе не так исполински велики, чтобы производство их можно было вести только на Меркурии. Вам тоже было бы удобней, если бы нужная лаборатория находилась от вас неподалеку.

– А какое же было бы в этом удобство для вас?

– Я уже сказал: рядом с нами не будет Эрвина. Сами мы воротить его на Землю не можем, нет убедительных оснований. А вам потребовать его возвращения – проще простого.

Стоковский, судя по всему, не находил в своей просьбе ничего предосудительного. И он, казалось, не сомневался, что Рой не найдет возражений.

– Понятно, Эрвина рядом с вами не будет, – медленно заговорил Рой. – Его отсутствие на Меркурии желанно, но не может быть обосновано убедительно. А какие основания – из разряда тех, что вы считаете неубедительными – заставляют вас ждать его отъезда?

– Мы не любим Эрвина Кузьменко, друг Рой. Даже наш директор Эдуард Анадырин, искренне считающий Эрвина гением… Даже он будет рад уходу Эрвина. У Кузьменко дурной характер.

– Не любим, дурной характер… Аргументы неубедительные, верно.

– Только в служебном смысле, – спокойно поправил Стоковский. – В психологическом они представляются нам очень вескими. Вы понимаете, Меркурий – не Земля с ее миллиардами жителей. Мы – маленький коллектив, работников энергозавода и сотни не наберется, каждый на виду. Эрвин – как заноза в теле. Он ненавидит нас – всех вместе, каждого особо. По-моему, это достаточное основание, чтобы и мы его недолюбливали.

– Я все-таки не понимаю. Никакое штатное расписание не требует взаимной любви сотрудников. И Меркурий не звездолет, а планета, здесь не требуется экзамена на психологическую совместимость.

– О чем и речь! Мы не можем требовать от Эрвина, чтобы он нам всем нравился. Но и работать с человеком, который всем неприятен, трудно. Может быть, подробней рассказать вам, друг Рой, каким видится нам Эрвин Кузьменко?

– Вероятно, так будет лучше.

– Эрвин Кузьменко появился на Меркурии восемь лет назад и сразу определился в экспериментальные цехи, прошел стажировку, начал самостоятельные исследования, – рассказывал главный инженер энергозавода. – Тогда это был молодой милый парень, красивый, энергичный, словоохотливый, работоспособный, – в общем, ничем не выделяющийся, таковы все, кто добровольно меняет прекрасную Землю на трудное существование в адской жаре и адском холоде Меркурия. Таким он был, пока не попал в лабораторию Карла Ванина. Не проработав у Карла и года, Эрвин стал совершенно иным. В нем развилось то, что Эдуард Анадырин называет гениальностью, а Михаил Хонда – жульничеством.

– Сочетание нетривиальное. Помнится, вы признали обе оценки справедливыми.

Стоковский подтвердил – да, именно так, и гениальность, и жульничество. Гениальность выразилась в том, что Эрвин вдруг стал генератором интереснейших идей. И не только тех, что относились к его делу, нет, он превратился в знатока всех работ во всех лабораториях и цехах, он словно бы сотрудничал со всеми – и каждому давал очень дельные, порой настолько глубокие советы, что все поражались. Эдуард считает, что вмешательство Эрвина в чужие функции стало важнейшим стимулятором, очень многое у очень многих шло бы гораздо хуже, если бы не Эрвин.

– Вы считаете это недостатком?

– Я уже сказал: та особенность ума, что Эдуард называет гениальностью, у Эрвина неоспорима. К сожалению, она не единственная.

Наряду со способностью предлагать замечательные идеи, у Эрвина появилось и пренебрежение к товарищам, продолжал Стоковский. Он высмеивал тех, кому предлагал мысли и планы: сами они ни на что значительное не способны без его помощи – так он показывал всем своим видом. Впрочем, это можно бы стерпеть, да и отпор не труден: на усмешку ответить резкостью, на пренебрежение – презрением. Все было хуже и сложней. Очень скоро выяснилось, что идеи и проекты, объявляемые Эрвином, вовсе не его единоличные. У каждого рождались те самые идеи, что он предлагал, это были их собственные идеи, только недоработанные, необъявленные, в правильности их еще были сомнения. «Да я и сам об этом думал! – с удивлением говорил то один, то другой. – И вот надо же – Эрвин высказал раньше, а ведь это вовсе не его область!»

– Вероятно, ваш Кузьменко – телепат.