Космические Робинзоны

Восхищаясь моими моральными принципами, говорил мне и одобрительно кивал, смоля «Приму», дед Иван, старый чувашин, вояка и коммунист, прошедший войну на японском фронте в военной прокуратуре и дослужившийся до чина полковника. Он, своим чувашским лицом с узкими глазами и широкими скулами, а так же военными прокурорскими повадками, был очень похож на татаро-монгольского завоевателя, Чингиз Хана. Жёлтый от сигарет, с больным желудком после армейских сухпайков, который он ездил в конце жизни лечить в Кисловодск, с больным сердцем, исковерканным войной и ползучим инфарктом, каждую секунду приближавшим его смерть, дед Иван всегда был и оставался офицером, полковником, прокурором и истинным советским несгибаемым солдатом и командиром. Закалённый, можно сказать железный или ледяной, мощный коренастый старик, пол жизни прослужил он в военном городке Иман на полуострове Тикси, на Дальнем Востоке, где-то в вечной мерзлоте, снегах и холоде Якутии.

Со временем, застава, где служил дед и на которой родилась моя матушка, превратилась, как и многое в Союзе, в город-призрак, а его, больного, раненого, после службы в горячих точках и отдалённых уголках на востоке нашей Родины, командировали в относительно спокойный и комфортный город среднерусской полосы с умеренным климатом под скромным названием «Н-ск». За заслуги перед отечеством дед Иван получил двухкомнатную хрущёвскую квартиру на пятом этаже, в тихом спальном районе с тополями, дачу в традиционные шесть соток рядом с городом, на которой он поставил срубовой дом, купленный в ближайшей деревне, и шикарную по тем временам машину – копейку ядовито-зелёного цвета. В придачу он занял должность заместителя военного прокурора Н-ска и получил бесплатный проезд наземным и воздушным транспортом пару раз в год.

В принципе Родина постаралась за все его боевые подвиги, потерянные годы и здоровье расплатиться по тогдашним меркам весьма щедро, жаль здоровья деду Ване было уже не вернуть… Чтобы хоть как-то заглушить боль в сердце и желудке, он постоянно пил горькую в гараже со своим приятелем – Чапаем, при чём по странному стечению обстоятельств это была не кличка и не прозвище. Чапай (именно Чапай, а не Чапаев, прошу заметить) Василий Иванович, был действительно реальный персонаж, сосед деда Вани по гаражу, номенклатурный работник в строительной отрасли в каком-то всемогущем СМУ, который с обеда уже был каждый день в те застойные брежневские времена свободен. Его привозила в гаражи чёрная Волга, которую он тут же отпускал. Чапай снимал костюм, надевал майку, трико, и из чиновника превращался в обыкновенного алкаша, который всегда был не прочь раздавить с заместителем военного прокурора бутылочку «Пшенички» с устатку. Вместе старики-разбойники прятались от бабы Мани, которая гоняла бедного деда Ваню из гаражей, в прямом смысле этого слова, поганой метлой. Дружба с Чапаем и бутылкой во многом приблизила безвременную кончину этого несгибаемого советского офицера, вместе с которым уходила эпоха СССР, уходило моё детство.

*****

Я твёрдо знал, что цыгане поджидали всех оставленных советских детей за воротами детского садика, прячась в подъездах, зарослях травы и помойках. Они высматривали вот таких-же как я брошенных мальчиков, которых не забрали родители и выставили из садика злые бессердечные ведьмы-воспитательницы. А самое ужасное было то, что я понял, что никогда больше не увижу нашей маленькой двухкомнатной квартирки, такой уютной и удобной, не увижу своей доброй мамочки, уставшего отца, большого, умного, сильного…

– «Наверное что-то случилось. Что-то непоправимое, страшное. Не могли же они просто меня забыть, они не такие!» – думал с ужасом я.

От этих мыслей становилось горько и обидно, страшно и безумно одиноко. Ведь никто так как мама не сварит суп, никто как отец не покатает на плечах, никто не пожалеет, не пойдёт со мной гулять… Это был конец, я стал беспризорником. Я пойду по дворам, по рукам и кончу жизнь в сточной канаве. У меня больше нет ни дома, ни родителей, ни одного близкого и родного человека. Слёзы жгучей предательской струёй подступили к глазам, я готов был расплакаться от жестоких слов злой воспитательницы, крывшей моих родителей благим матом, за то что они куда-то запропастились и сломали все её вечерние планы.