Космический бог

Ответ можно дать только один. Мировая наука потому не смогла извлечь ничего принципиально нового и ценного, что ничего такого там не было и нет. Как нет ничего важного для науки в искусстве фокусников, например. Я могу оказаться догматиком, Осоргин, но вся мировая наука… О, это невозможно! Она искала долго и упорно, однако нельзя найти того, что не существует, и мой довод доказывает это.

Позволю себе и такое соображение. Если действительно есть люди, владеющие недоступным науке могуществом, то почему они остались париями? Ими не создано ничего, они наги и босы, здесь есть вопиющее логическое противоречие, на которое я обращаю ваше внимание. Мои возражения не исчерпаны, но я сказал достаточно. Предлагаю вернуться к реальным делам.

Кайзер шевельнулся, и по его раскрасневшемуся лицу пробежали тени. Блинк молчал.

— Скажите, — обернулся к нему Осоргин. — Этот роэлец… он всегда молчит?

— Нет, — ответил Блинк нехотя. — Я разговаривал с ним.

— Он что‑нибудь объяснял?

— Да. Но я не могу понять его объяснений. Он сказал, что и нельзя понять без…

— Обманщики не любят делиться секретами, — уронил Кайзер.

Блинк горько усмехнулся.

— Он готов объяснить все… этот обманщик. Но для этого необходимо еще и понимание. “Вы младенцы в нашем искусстве, — он так примерно сказал. — Разве своей науке вы научились за день?” Он прав. Я уже взял у него несколько уроков. Но этого мало.

— Да? — сказал Осоргин. — Взяли несколько уроков? Как же это выглядело?

— Это выглядело странно. Сначала я должен был думать о каком‑нибудь предмете. Дереве, например. Только о нем. О том, какой толстый у него ствол, как темно и сыро его корням, как трепещет его листва…

— Детский сад, — буркнул Кайзер.

— А потом что? — спросил Осоргин.

— Я должен был стать деревом. Мне надо было отождествить себя с его телом, я должен был почувствовать, как в дереве идут соки, как жар солнечных лучей опаляет мои, то есть дерева, листья, как трудно мне вытягивать из земли воду, как ветер гнет мои ветки… Знаете, это очень своеобразное ощущение. Ведь мы никогда не пытались стать чем‑то. Под конец я на какое‑то мгновение действительно почувствовал себя деревом. Во мне даже что‑то заболело, когда я представил, как жуки–точильщики вгрызаются в ствол.

— У деревьев отсутствуют нервы, — сказал Кайзер.

— Неверно! Какая‑то нервная система у них есть, это доказано. И я это почувствовал на себе. Повторяю. Я испытал боль дерева. Вы скажете, что это обычное самовнушение. Разумеется, но должен сознаться, что такой боли я еще никогда не ощущал…

— Ладно, — перебил Осоргин. — Детали вы расскажете потом. Что было дальше?

— Дальше… Только не смейтесь! Мне надо было отождествить себя со звуком. Со звуком “о”. Выключившись из действительности…

— Каким способом?

— Я описал его вам. Так вот: выключившись из действительности, я должен был монотонно повторять про себя “о, о, о, о!”. Роэлец предупредил, что этот урок опасен. Что человек иногда не в силах сам выйти из стадии отождествления со звуком и что поэтому урок должен обязательно идти в присутствии учителя. Услышав это, я чуть было не рассмеялся, но потом… — голос Блинка дрогнул. — Потом я растворился в звуке, — прошептал он, и его зрачки сузились.

Худой, высокий, он сидел с побледневшим лицом, и блики огня то выхватывали за спиной смутную громаду леса, то прятали ее во мрак, как в засаду.

В костре треснула ветка. Кайзер скрипуче рассмеялся.

— У вас слишком богатое воображение, Блинк, — проговорил он, не вынимая трубки. — Как можно раствориться в звуке?

— Можно, — Блинк очнулся. — Можно утонуть. Исчезнуть. Раствориться. Я потерял свое тело. Я не чувствовал его. Ничего не видел. Был только огромный, бесконечный, черный звук. Я не могу выразить это словами. Таким был последний урок.

— Теперь я окончательно убежден в шарлатанстве, — сказал Кайзер.

Осоргин покачал головой.

— Если долго повторять слово, любое слово, оно лишается смысла. И тогда сознание заволакивается пустотой. Блинк, мне все это не нравится.

— Да или нет? — воскликнул Блинк. — Да или нет?