Космический госпиталь. Звездный хирург. Большая операция

Где-то дней через двадцать пять госпиталь окончательно перестал быть самим собой и сделался мощной вооруженной военной базой, с колоссальными размерами и возможностями которой не мог соперничать и наиболее хорошо оснащенный крейсер флота мониторов. Вооружение базы подверглось проверке на двадцать девятый день, когда состоялась первая массированная атака противника. Она продолжалась три дня напролет.

Конвей сознавал, что у мониторов имелись веские основания для переоборудования госпиталя, но никак не мог с этим примириться. Даже после трехдневной атаки, на протяжении которой в госпиталь угодило четыре ракеты — снова с химическими боеголовками, — его точка зрения не изменилась. Всякий раз, стоило ему только подумать о том, что грандиозное сооружение, призванное служить идеалам гуманности и медицины, превращено в средство уничтожения и губит то, что должно оберегать, Конвей приходил в раздражение, ему становилось грустно и противно. Порой он с трудом удерживался от того, чтобы не поделиться своими чувствами с окружающими.

С начала эвакуации прошло пять недель. Конвей обедал с Манноном и Приликлой. В главной столовой было немноголюдно, за столиками мониторов в зеленой форме было гораздо больше, чем инопланетян, которых, впрочем, на сегодняшний день насчитывалось двести с лишним. Именно об этом и шел спор у Конвея с его друзьями.

— По-моему, — говорил он, — мы попросту бросаемся жизнями и разбазариваем медицинский опыт. Раненые, которые поступают в госпиталь, — сплошь мониторы и земляне. Иными словами, инопланетян-пациентов у нас не осталось, а потому следует разослать по домам и врачей. Включая присутствующих, — он с вызовом поглядел на Приликлу и повернулся к Маннону.

Тот отрезал кусок бифштекса, нацепил его на вилку и поднес ко рту. Поскольку у доктора Маннона появилась возможность стереть мнемограммы ЛСВО и МСВК, мясо перестало вызывать у него отвращение. За прошедшие пять недель он заметно прибавил в весе.

— Для инопланетян, — проговорил он, — инопланетяне — мы с вами.

— Не сбивайте меня, — буркнул Конвей. — Вы понимаете, я возражаю против бессмысленного героизма.

— Но героизм почти всегда бессмысленен, — Маннон приподнял бровь, — и является весьма заразной болезнью. Мне кажется, в нашем случае первопричина — решение мониторов защищать госпиталь. Мы ощущали себя обязанными остаться и приглядывать за ранеными. По крайней мере некоторые из нас, или я ошибаюсь? Разумнее всего было бы, конечно, улететь, — продолжал Маннон, глядя не то чтобы на Конвея, но и не совсем в сторону, — и никто бы нас ни в чем не упрекнул. Но бывает так, что разумные, логически мыслящие существа, твои коллеги или даже друзья начинают строить из себя героев. Они остаются Тут из опасения, что приятели обвинят их в трусости, — такие, как они, скорее умрут, чем уронят себя, неважно — наяву или в фантазиях, в глазах близких или знакомых.

Конвей почувствовал, что краснеет, но промолчал.

Маннон неожиданно усмехнулся.

— А что, тоже своего рода героизм, — заявил он. — Если можно так выразиться, смерть от бесчестья. Оглянитесь-ка вокруг: героев здесь как собак нерезаных. И, вне сомнений, инопланетяне, — он искоса поглядел на Приликлу, — остались в госпитале по тем же причинам, что и люди. Кроме того, я подозреваю, им хочется доказать, что героизм — отнюдь не исключительная привилегия землян-ДБДГ.

— Понятно, — пробормотал Конвей. Лицо его горело. Ясно было, что Маннону известно: он остался в госпитале лишь из-за того, что иначе Мэрчисон, О’Мара и сам Маннон разочаровались бы в нем и стали бы его презирать. Да, а сидящий напротив Приликла, должно быть, читает его эмоции как открытую книгу. Никогда еще Конвею не было так скверно.

— Вы правы, — подал голос Приликла, аккуратно вонзая вилку в горку спагетти у себя на тарелке и помогая себе двумя жвалами, — если бы не пример ДБДГ, я бы улетел из госпиталя на втором корабле.

— На втором? — переспросил Маннон.

Приликла выразительно взмахнул макарониной.

— Во мне иногда проявляются зачатки храбрости.

Прислушиваясь к разговору, Конвей подумал, что честнее всего было бы признаться друзьям в собственной трусости; однако он догадывался, что подобное заявление приведет их в ненужное замешательство. Они наверняка разбирались в его характере и потому каждый по-своему пытались дать понять, чтобы он не слишком переживал. Кстати говоря, переживать действительно было глупо, поскольку транспортных кораблей больше не ожидалось, то есть оставшемуся персоналу госпиталя предстояло поголовно стать героями — по доброй воле или силою обстоятельств. Тем не менее, Конвею казалось несправедливым, что почти все принимают его за мужественного, преданного идеалам врача, каковым он на самом деле не является.