Космический госпиталь

Конвей кивнул. Он взял скальпель и начал резать опухоль, стараясь установить ее толщину. Она была похожа на пробку и легко поддавалась. На глубине восьми дюймов он обнаружил нечто, напоминающее сероватую, маслянистую и податливую мембрану, однако жидкость в операционном поле не появилась. Конвей с облегчением вздохнул, убрал скальпель и сделал разрез в другом месте. На этот раз мембрана была зеленоватой и слегка вибрировала. Он продолжал резать.

Стало очевидным, что толщина опухоли достигала в среднем восьми дюймов. Работая с лихорадочной быстротой, Конвей сделал надрезы в девяти местах, примерно на равном расстоянии друг от друга по всему кольцу тела. Затем вопросительно посмотрел на Приликлу.

— Намного хуже, — сказал ГЛНО. — Невероятная моральная подавленность, отчаяние, страх, чувство… удушья. Пульс учащается и остается нерегулярным — большая нагрузка на сердце. Пациент вновь теряет сознание…

Не успел эмпат договорить, как Конвей взмахнул скальпелем. Он полосовал тело, соединяя разрезы в одну глубокую рану. Он жертвовал всем ради быстроты. Никакое воображение не могло бы назвать эту операцию хирургическим действием — любой мясник с помощью тупого топора провел бы эту операцию аккуратнее.

Кончив работу, он какое-то время смотрел на пациента, но не смог уловить никакого движения. Конвей отбросил скальпель и начал руками рвать кору.

Внезапно палату заполнил голос Скемптона, который возбужденно рассказывал о посадке в иногалактической колонии и об установлении связи с ее обитателями. Он продолжал:

— …Послушайте, О’Мара, социологическая структура у них невероятная. Я ни о чем подобном не слышал. У них есть две различные формы…

— Принадлежащие к одному и тому же виду, — вставил Конвей, не прерывая работы. Пациент явно оживал и начинал помогать врачу. Конвею хотелось кричать от возбуждения, но он продолжал: — Одна форма — десятиногий друг, лежащий здесь. Правда, ему не положено совать хвост в рот. Но это лишь переходная ступень…

— Другая форма, это… это… — Конвей замолчал, вглядываясь в появившееся на свет существо. Куски “опухоли” были разбросаны по полу. Часть срезал Конвей, а кое от чего освободился и сам новорожденный.

— Дышит кислородом, — продолжал Конвей. — Яйценоское. Длинное, но гибкое тело, снабженное четырьмя ногами, как у насекомого, манипуляторами, обычными органами чувств и тремя парами крыльев. Внешне напоминает стрекозу. Я бы сказал, что первая форма, судя по примитивным щупальцам, приспособлена для тяжелого труда. До тех пор пока она не минует стадию “куколки” и не превратится в более подвижное, изящное существо, она не может считаться полностью сформировавшейся и готовой к исполнению ответственной работы. Я полагаю, это и ведет к созданию сложного общества…

— Я как раз собирался сказать, — вмешался Скемптон, и в его голосе звучало разочарование человека, которого лишили возможности произвести сенсацию, — что два таких существа находятся на борту нашего корабля и они возьмут на себя заботу о пациенте. Они настаивают, чтобы с пациентом ни в коем случае ничего не делали…

В этот момент О’Мара проник за ширму. Он стоял, глядя во все глаза на пациента, расправлявшего крылья, затем с трудом взял себя в руки.

— Я полагаю, что вы примете мои извинения, доктор, — сказал он. — Но почему вы никому не сказали?..

— У меня не было доказательств, что моя теория верна, — ответил Конвей. — Когда пациент запаниковал при моих попытках ему помочь, я предположил, что его опухоль — нормальное состояние. Любая гусеница будет противиться тому, чтобы с нее содрали оболочку куколки, потому что это ее убьет. Были и другие соображения. Отсутствие органа для приема пищи, защитная позиция с вытянутыми щупальцами, сохранившаяся с тех дней, когда естественные враги угрожали новому существу, спрятанному внутри медленно твердеющей оболочки. Наконец то, что в последней стадии воздух, выходивший из легких, не был видоизменен, значит, легкие и сердце, которые мы прослушивали, не имели уже прямой связи с организмом.

Конвей рассказал, что на первых порах он не был уверен в своей теории, но все же не послушался советов Маннона и Торнастора. Он решил, что состояние пациента является нормальным или сравнительно нормальным и лучшим решением будет ничего не предпринимать. Так он и поступил.

— Но наш Госпиталь гордится тем, что в нем все делается для блага пациента, — продолжал Конвей. — И я не мог представить, чтобы доктор Маннон, я сам или кто-либо из наших коллег бездействовал бы, когда у него на глазах умирает больной. Может быть, кто-то и принял бы мою теорию и согласился сотрудничать со мной, но я в этом сильно сомневался.

— Хорошо, хорошо, — перебил его О’Мара, подняв руки. — Вы гений, доктор, или что-то в этом роде. Что же дальше?

Конвей почесал подбородок и задумчиво сказал: