Космический маразм

Для поступления в интернат они сдавали два тура экзаменов, а потом проходили двухнедельное испытание в так называемой летней школе. Там за каждым шагом ученика следили для того, чтобы занести его в белый или в чёрный список, участникам которых поступление, соответственно, либо гарантировано, либо, напротив, уже не светит. Говорили, что есть ещё серый список, а также розовый, но, поскольку сам я к этому никакого отношения не имел, то врать не буду.

Оказавшиеся в школе подростки должны были отучиться там два года, после чего они почти стопроцентно могли поступить на естественнонаучный факультет любого вуза. Впрочем, был и одногодичный поток. Его ученики назывались «ежами» или «ёжиками», поскольку классы этого потока обозначались буквами «Е», «Ж» и «К».

Собственно учёба происходила по большей части в учебном корпусе, но им не ограничивалась. В интернате учителям была дана беспрецедентная свобода, и они использовали её больше чем на сто процентов. Все курсы были экспериментальными, каждый учитель считал свой предмет главным и нагружал детей по полной программе. В результате накапливалось такое количество домашних заданий, что их нереально было выполнить ни одному вундеркинду. Спасала кооперация. Один хорошо разбирался в матанализе, другой – в геометрии, третий – в физике. Решённые задачи становились общим достоянием. В общем, выкручивались, как могли.

Мозги расходовали много энергии, и получали её ученики, питаясь в местной столовой. Несмотря на голодное для страны время, в интернате с едой проблем не было – наличествовали завтрак, полдник, обед, ужин и вечерний компот, иногда заменяемый кефиром. Желающие могли также помочь разгрузить хлеб с машины и получить в награду пару батонов. С бытом обстояло несколько хуже – подростки были в основном плохо приспособлены к самостоятельной жизни, а казарменное положение только усугубляло ситуацию.

Жили обитатели интерната в двух других корпусах, носящих гордые имена «А» и «Б». По аналогии с ними учебный корпус иногда обозначали «У». Соответственно, комнаты назывались 37У, 43Б или, скажем, 25А.

Именно в комнате 25А ранним весенним утром 1991 года очнулся ото сна ученик 11& класса Сергей Шутов. Точнее сказать, проснулся он не по доброй воле, а только потому, что дежурный распахнул дверь и диким голосом проорал в комнату: «Подъём!»

«Сволочи, - подумал Шутов. - Ненавижу». Не то чтобы он ненавидел конкретного дежурного — он его и не узнал, собственно, по выкрику — просто он ненавидел его как одного из представителей рода человеческого, которые, по его разумению, не достойны были существовать на этом свете.

Вот, к примеру, в соседней кровати заворочался Андрей Максаков. Его Шутов ненавидел, кроме всего прочего, за то, что как-то в толпе тот подтолкнул его в спину рукой. Сергей припомнил и отомстил — подтолкнул Максакова так же, только вероломнее, на лестнице, так что Максаков чудом не пересчитал ступени позвоночником. Ещё Максаков много учился, имел скрипучий голос, а также напоминал ящерицу, которых Шутов терпеть не мог.

Максаков сел в длинных семейных трусах на кровати, встряхнул продолговатой головой и принялся рыться в шкафу, выискивая мыльно-рыльные принадлежности. Шутов притворился спящим, думая про себя, что обязательно нужно будет нарисовать что-то жуткое на задней стенке гардероба над изголовьем кровати Максакова, чтобы тому чаще снились кошмары.

Собственно, на шкафу и так уже было достаточно много всего нарисовано и написано. Специально для этой цели на шершавый оргалит был кнопками прикреплён огромный белый лист бумаги, озаглавленный сверху плохо читаемыми готическими буквами «Гайд-шкаф». Его весь покрывали рисунки — умелые и не очень, надписи — остроумные и не очень, сделанные разными почерками и в разном настроении, начиная от бодрых «Viva la France!» и «Один патан равняется одной тысячной килопатана» до философских «Девочка плачет, а шарик улетел» и «While you're being violated try to relax and get the maximum of pleasure». Шкаф был украшен также украденной где-то табличкой с надписью «По газонам не ходить» и водружённым сверху алюминиевым громкоговорителем, который в просторечии именовался матюгальником. Предыдущие обитатели комнаты сняли его на улице со столба и приспособили в качестве радио.

Когда, натянув штаны и прихватив полотенце, мыло и зубную пасту со щёткой, Максаков удалился из комнаты, Шутов встал, надел очки и мрачно осмотрелся вокруг. В углу потягивался заспанный Петракевич, которого Сергей также ненавидел, но пока не придумал, за что. На следующей кровати громоздился красавец-мужчина Карельцев, вставлявший в магнитолку очередную кассету «Ласкового мая» - ещё один повод для ненависти, не считая частого присутствия из-за него в комнате особ женского пола, которых Шутов боялся и поэтому ненавидел особенно сильно.

Конечно, он предполагал, что в будущем ему придётся иметь дело и с женщинами, но до поры до времени считал, что нужно получать сексуальное удовлетворение прямо из окружающего пространства.