Космический вальс

– Отличные последствия. Никто даже не заметил, что мы воспользовались волновым гипнозом. Эго был тот самый «крайний случай», предписанный инструкцией.

– В какой момент был включен аппарат?

– Минут через пятнадцать после взлета. Ракета в общем-то далеко не улетела, но все-таки…

– А вы знаете, что Яковлев вернулся сам?

– Естественно «сам», под воздействием волнового внушения.

– Нет, сам – без влияния извне.

– Ну, шутите. Я сама задала нужную программу и нажала кнопку.

– Аппарат не сработал! Взгляните-ка на контрольные записи. Так что педагогика, наше воспитательное влияние оказались сильней.

– Что же с аппаратом? – разволновалась Назарова. – Обязательно все проверю… обязательно…

Мы расстались с Назаровой, договорились, что я зайду за ней и на общественный суд мы отправимся вместе.

Связываюсь с квартирой Максима Николаевича.

На видеоэкране Светлана Васильевна, его жена. Милая, обаятельная женщина. Поговоришь с ней – и если на душе хоть немного хмурится, все зальет успокоительной голубизной.

– Добрый день, Светлана.

– Здравствуйте, Жанна Васильевна.

– Как там мои воспитанники?

– Тарас что-то мастерит, а Наташа играет с девочками на детской площадке.

– Повесть одолели?

– Да. Она очень понравилась Тарасу.

– Я подобрала новую книгу. Пусть зайдет в библиотеку и возьмет… С задачами справляется?

– По-моему, все в порядке.

– А у тебя как дела?

– У меня? – удивилась Светлана. Обычно я справляюсь только о детях. – В самом лучшем виде.

– А Максим Николаевич? Как себя чувствует?

– Прекрасно. Рана давно зажила.

– Все удивляюсь, как он решился улететь?

– Поддался настроению. И еще говорит – такой красивой девушки, как ваша дочь, нигде и никогда не видел.

– Не ревнуешь? – шутя спросила я.

– Пока не было повода, – улыбнулась Светлана. – Максим любит меня. Я это хорошо знаю.

– Тот злосчастный полет будут обсуждать сегодня. Максим ничего не говорил?

– Нет.

– Значит, скажет. Ну, до свидания. Зайду в пятницу.

– Ждем!

Соединяюсь еще с девятью домами, где живут мои подопечные. Убеждаюсь – везде полный порядок. Теперь десяток минут можно уделить и себе. Открываю дневник Улугбека и внимательно перечитываю несколько страниц, исписанных мелким отрывистым по­черком.

Из дневника Улугбека:

Двигатели взревели, как бы демонстрируя свою неукротимую мощь. Постепенно тигриный рык понизился до кошачьего мурлыканья и наконец смолк. Желтоватая пыль плотно окутала корабль, и мы некоторое время ждали, пока завеса спадет и даст возможность выйти наружу и увидеть Веду лицом к лицу, во всем ее объемном и цветовом многообразии.

Геологи, к экспедиции которых меня прикрепили, открыли наконец дверцу, опустили лесенку и один за другим попрыгали на мягкий грунт. Они вскинули за плечи увесистые рюкзаки и, прощально помахав мне, гуськом зашагали в сторону скалистой гряды. Я тоже не стал терять времени – подхватил походную сумку с красками и провизией, удобнее перекинул через плечо ремень этюдника и направился к бухте, которая блестела узкой полоской.

Справа обугленным частоколом возвышались осколки стен бывшего города. Я не удержался, свернул к руинам, и меня поразила мрачная палитра открывшейся картины. Черные, темно-коричневые, бурые тона освещенной части и глухие, темно-синие предельно короткие тени. Их почти не видно под лучами двух солнц – глубоко спрятались в щели, трещины, но там, откуда они выглядывают, бьет холод, такой ощутимый, что редкая чахлая травка, оказавшаяся рядом, мерзнет, напряженно заострилась и изо всех сил тянется к теплу…

Страшное место. Выразительный символ бед и несчастий, которые претерпевали люди на пути в нынешние века. Обязательно здесь поработаю. Попишу этюды. Чувствую – может получиться что-то значительное.

А сейчас – вперед. Осмотрю все как следует – и за дело.

Приблизился к берегу. Вода плещется ровно, мягко, напоминая ласковые набеги на песок черноморской тихой волны. Но это иная вода. Освещенная искусственным светом, она и смотрится, и воспринимается иначе. Голубизна не чистая, цветовая гамма водного простора осложнена тяжелыми оттенками, вызывая лишь одно впечатление, один мотив – печаль, воспоминания о бывших трагедиях.

Памятник на берегу Герману Петрову хотя и умело вписан в окружающий ландшафт, все же отдает чужеродностью. О нелепости человеческой гибели кричит кусок отшлифованного мрамора, на планете, которой мрамор неведом; идеально ровная отражающая солнце плита и корявые темные берега… Жутко! Но именно так, в ключе неожиданных сочетаний, и напишу.

Под ногами успокаивающе шуршит песок. Следы торопится смыть волна; вода заполняет ямки и некоторое время держится в них, окрашивая в глубокий темно-желтый цвет и как бы испытывая четкую песчаную линию на прочность.

Планета отнюдь не пустынна. Кажется, вокруг никого, но все говорит о присутствии человека. У пристани покачивается небольшое судно, далеко на горизонте, будто букашки, еле заметно движутся разноцветные точки лодок, за густой кромкой деревьев – красные четырехугольные крыши домов… К жителям Веды я не спешу, еще успею встретиться с ними. Потом, когда хорошенько осмотрюсь и намечу места для работы.