Космикомические истории: рассказы

Все рано или поздно ставит мне пределы, в том числе эта страница, где моя история ищет такое заключение, которое не позволяло бы считать ее законченной, такую сеть слов, где писанные «я» и «Присцилла», встретившись, породили бы иные слова и мысли, запустили бы цепную реакцию, в ходе которой вещи, созданные и используемые людьми, то есть части человеческого языка, обрели бы, в свою очередь, дар слова, машины начали бы говорить, обмениваясь теми словами, из которых состоят, теми командами, которые ими управляют. Цепь насущной информации, идущая от нуклеиновых кислот — к письму, продолжится на перфолентах автоматов, рожденных автоматами; другие поколения машин, которые, возможно, будут лучше нас, продолжат наши жизни и слова, и переведенные в электронные программы слова «я» и «Присцилла» еще встретятся друг с другом.

Часть третья Т Нулевое

Т нулевое *

⠀⠀ ⠀⠀

^{QQfwfq и Т Нулевое. Ида Сакко}

Мне кажется, я не впервые пребываю в этом положении: в вытянутой левой руке — только что пустивший стрелу лук, правая еще отведена назад, стрела S зависла в воздухе, пройдя около трети своей траектории, лев L летит, разинув пасть и выпустив когти, на меня. Спустя секунду я узнаю, сойдутся ли стрела и лев в точке X, через которую проходят траектории и L, и S, в мгновение t_x, то есть перекувырнется ли лев с ревом, заглушаемым потоком крови, заливающей его глотку, пронзенную стрелой, или, невредимый, обрушится на меня сверху, свалит наземь, двумя лапами порвав мои спинные и грудные мышцы, а челюсти его, щелкнув, отделят мою голову от шейных позвонков.

Траектории и стрел, и хищников зависят от столь многих и столь сложных факторов, что трудно вмиг определить, какая возможность вероятней. В общем, положение из тех, когда неясно, чего ждать, что думать. Но мне думается: это происходит не впервые.

Прежний опыт вспоминать нет смысла: стоит лучнику счесть себя опытным — и он пропал, ведь всякий лев, с которым мы сталкиваемся в своей краткой жизни, отличается от прочих, и если сравнивать и принимать решения исходя из неких общих правил и своих предположений, ничего хорошего из этого не выйдет.

С другой стороны, я не из тех, кто полагает, будто бы есть некий главный, абсолютный лев, а многочисленные частные, приблизительные львы, которые на нас набрасываются, — лишь тени, видимости. Жизнь так трудна, что в ней нет места тому, что неконкретно, недоступно чувственному восприятию.

Столь же далек я и от мнения, будто каждый из нас от рождения наследует представление о льве, который временами нависает над ним в его грезах, и когда встречает его в жизни, то сразу думает: о, лев! Но почему и как пришел я к исключению такой возможности, объяснять сейчас, по-моему, не время.

Скажу лишь, что под «львом» я подразумеваю только это выскочившее из саванны желтое пятно, это хриплое дыхание, отдающее кровавым мясом, эту белую шерсть на брюхе, эти розовые подушечки и уходящие в них острия когтей, то есть нависшую надо мной совокупность ощущений, именуемую «львом» лишь для удобства, хотя ясно, что она не имеет ничего общего ни с этим словом, ни с представлением о льве, которое сложилось бы в иных, отличных обстоятельствах.

Я говорю, что вроде бы переживаю данное мгновение не впервые, так как ощущения мои схожи с теми, что возникают от легкого двоения изображений, — будто я вижу не стрелу и льва, а не менее двух львов и двух стрел, почти что совпадающих друг с другом, с небольшим смещением, так что очертания фигуры льва и часть стрелы как бы подчеркнуты или, точней, окаймлены более тонкой и размытой линией. Но может быть, это двоение иллюзорно, может быть, мне просто так представилось не выразимое иначе ощущение особой содержательности льва, стрелы, кустов саванны, являющих собою нечто большее, чем только льва, стрелу, кустарник, то есть бесконечное повторение льва, стрелы, кустарника именно в таком соположении с бесконечным повторением меня в момент, следующий за расслаблением тетивы.