Космогония и ритуал

Серия убийств, отмечающих теогоническую и космогоническую последовательности, а также „первичная“ активность героя по отношению к хтоническому чудовищу подводят нас непосредственно к теме  р и т у а л ь н о г о  н а с и л и я. Сакральный центр мира образуется как результат насилия и убийства[468]. Утверждения Р. Жирара, что «насилие образует подлинное сердце и тайную душу священного»[469] и об опасности сакрального[470] получают  р е а л ь н о е  содержание в контексте  к о с м о г о н и и. Согласиться можно и с другим утверждением Р. Жирара: «Древний религиозный человек приручает насилие, регулирует и вводит его в определенное русло»[471]. Одна из заслуг Индры, убившего Вритру, состоит также в том, что он  у т и ш и л  текущие сквозь (горы вОды),  у д е р ж а л  (их) волны (Ригведа, IV, 19, 5 с), т. е. Индре ставится в заслугу не только освобождение вод от замкнутости, но также их организация, вследствие чего они текут  р а в н о м е р н о, становясь конструктивными элементами бытия.

В связи с бурностью вод можно вспомнить определение Вритры как того, кого  н е л ь з я  будить (RV, IV, 19, ЗЬ). Это определение имеет конкретное космогоническое содержание. Демиург творит Вселенную из материала, который он должен упорядочить и оформить[472]. А посему он должен решить, по крайней мере, две „задачи“, и притом одновременно. В противном случае его космогоническая деятельность будет блокирована в самый  п е р в ы й  момент.

П е р в а я  з а д а ч а  (деструктивная) — проницать непроницаемое (пробудить „беспробудное“, убить чудовище).

В т о р а я  з а д а ч а  (конструктивная) — успокоить и ввести в „нормальное русло“ ярость пробужденной стихии, которую нельзя будить[473].

Герой и зверь

Подвиги Геракла могут рассматриваться как варианты ритуальной охоты. В этом контексте в высшей степени значительным становится то, что первым деянием Геракла становится убийство Зверя (Немейского льва), а последним — проникновение в запретную хтоническую сферу — в Аид.

Н а д е в а н и е  шкуры зверя отличало инициационные обряды индоевропейских военных братств: «Сущность военной инициации состояла в ритуальном превращении молодого воина в зверя», в «радикальной трансформации образа бытия молодого человека, который в приступе агрессивной и устрашающей ярости отрицал свою человечность и становился похожим на бешеных зверей»[474]. «Посредством надевания звериной шкуры», посвящаемый превращался в зверя, не чувствуя более себя связанным «никакими человеческими законами и обычаями»[475]. Кроме шкуры, существенным элементом ритуала была палица: «Характерные знаки иранских M"annerb"unde (mairiya) были „окровавленная палица“ и хоругвь (drafsa)»[476]. Палица использовалась для ритуального убийства быка. Сходство основных элементов индоевропейского инициационного ритуала с испытаниями Геракла тем не менее не идет далее общей схемы. В мифах о Геракле отсутствует всякая идеализация начального единства с животным миром, которая характеризовала охотничьи ритуалы[477]. Ср. отношение Геракла к диким зверям: «он ненавидел род хищных зверей» (Diod., Bibl. his., IV, 17); «он освободил от зверей Ливию» (Ibid.); «желая сделать Критянам приятное, он освободил остров от зверей» (Ibid.). Эти „исторические“ свидетельства о деятельности Геракла дополнительно подтверждают общую  а н т и х т о н и ч е с к у ю  направленность его деятельности, а также ложность интерпретации Геракла как Господина зверей[478]. К ненависти к зверям следует присоединить и ненависть Геракла к «беззаконным людям» (Ibid., IV, 17), т. е. к тем самым „молодым волкам“, которые не чувствовали себя связанными „никакими человеческими законами и обычаями“. Сам по себе факт  м о р а л ь н о г о  отношения к своей деятельности резко противопоставляет Геракла „двуногим волкам“, которые по своей кровожадности превосходили „волков с четырьмя лапами“.