Космогония и ритуал

Актуализируя архетип-программу, ритуал и сам архетипичен и во многом подобен архетипическому. Освобождая людей от смятения, подавленности, ужаса, возникающих в момент острейших кризисов, не поддающихся рациональному разрешению, смягчая ситуацию, ритуал позволяет вернуться к своим первоистокам, погрузиться в свою „первобесконечность“, в собственную глубину и, сократясь в самом себе (как делает Бог в космогонической концепции Рабби Ицхака Ашкенази Лурии, ср. понятие ẓimẓum, букв. — 'сокращение'), освободить пространство для творчества. И когда творческие силы развязаны, ритуал начинает характеризоваться положительно-конструктивной деятельностью. Именно в ритуале создаются предпосылки к выходу творчества в новые широкие пространства особой интенсивности. Прежде всего речь идет об эпохальном прорыве в сферу знакового, совершенного в ритуале, и в выборе, сделанном между природой и культурой. «„Знаковость“ в своей наиболее элементарной форме может быть определена как нарушение естественного (привычного) порядка вещей. […] природа сама по себе есть нечто безразличное. Ритуал нарушает это первоначальное безразличие, становясь семантической „точкой“, которая, генерируя из себя новые значения, наполняет бытие смыслом. С того момента, как человек начал совершать ритуал, моделируя „естественные явления“, он перестал быть „естественным“ существом, потерял свою „невинность“, начал свое существование в историческом „инобытии“». В конечном счете именно ритуалу суждено было стать почвой, на которой зародились и/или совершались по преимуществу такие процессы, как онтологизация, персонализация, субъективизация, семиотизация, символизация, историзация. Можно предполагать и особую роль ритуала в процессе вербализации, в создании предпосылок к нему, особенно если понимать миф как вербализованный ритуал: слово как новое содержание, новый смысл, как психея родилось в ритуале как некая новая довлеющая самой себе сущность, но ритуал, обращаясь к слову, не связал себя с ним в достаточно жесткой степени, оставив для себя свободу уходить в бессловесное, аморфное, глубинно-тайное, где возможна встреча с бессознательным и архетипическим. Остается добавить, согласившись с автором книги и одновременно напомнив о совершенном в ритуале выборе между природой и культурой, что «присутствие знака в сознании и есть сознание» или, выходя из ситуации „логического“ порочного круга, присутствие-наличие знака уже и есть знак сознания, оповещение о нем, иным образом не реализуемое в период его возникновения и становления. Прорыв в знаковое пространство предполагает движение от природы к культуре, от „естественного“ к „искусственному“, но ведь и «сознание, по сути дела, означает искусственный разрыв в безразлично-правильной циркуляции природы», имевший и многие другие следствия, в том числе и вхождение человека в пространство греха, до того ему незнакомое. Схему возникновения сознания автор вкратце резюмирует следующим образом: «Первознак (ритуал), природный объект и архетип вступают во взаимодействие. Излучения, которые начинают эманировать ритуальный знак и природный объект, собираются в архетипической „точке“, эманирующей, в свою очередь, новую реальность (или точку) — сознание. Сознание, таким образом, можно рассматривать как синтез тройной эманации, активизирующейся, когда все три точки вступают во взаимодействие. Сами по себе точки статичны и по отдельности активизироваться не могут. Они динамизируются (вступают во взаимодействие) в результате некоего „совпадения“».