Кость

На дне кратера, озаряемый крупицами солнечного света в совокупности с химическим свечением лайтстиков, лежал его скелет. Стало жарче. Ноги, протягивались более чем на полтора метра, имея на ступнях по пять пальцев, короткие скривленные ручонки, в основном состоящие из огромное кости предплечья, дисгармонировали с ногами, создавая образ обитателя цирка уродцев, существующим лишь, чтобы другие люди могли возвысится над чем-то более жалким, чем они сами. Еще жарче. Грудная клетка, в целом, напоминала человеческую, за исключением хаотично направленных ребер, скрученных и искривлённых, как корни тысячелетнего дерева. Черепа у этого существа не было, что вызывало бы удивление, однако, идущего от торса, шейного отдела, также не было и соединено все было, в крайней степени логично, согласно анатомии, поэтому вопрос о голове существа, не стоял. Жарче, жарче! Но самое удивительное, не отсутствие головы, не разница между руками и ногами, не грудная клетка, похожая на кустарник, охраняющий заветную ягодку от лесника, а крылья. Крылья были фундаментальные. Размер одного из них, был соразмерен со всеми остальными челнами. Продольно напоминающий скелет, жадно обглоданной рыбы, с костяшками по одной стороне, они заострялись на конце своем, создавая существу возможность для атаки, о чем, конечно, рано спекулировать. Слишком жарко… Крылья были устрашающими, и одновременно прекраснейшим, что видели за свои жизни экспедиторы, настолько чудовищное творение природы, не оставляло и шанса остаться к нему равнодушными не обомлеть, лишь от взора на их каркас, перед ними лежала просто тень их былого величия, чего было достаточно для экстаза. Сокровенным и безумным желанием, каждого, кто здесь находился, стало увидеть их в живую, понимая, что это стало бы последним, что они увидели. В совокупности, скелет напоминал неудачную карикатуру на бастарда птицы и человека, однако величественность и изящность, каждой кости: заточенные окончания, плотная структура, белоснежная частота и абсолютная неподатливость на изгиб — все это не позволяло насмехаться на общей сюрреалистичностью образа. Даже дышать, в компании останков такого существа, казалось им не позволительной пошлостью, что в купе с невыносимой жарой, быстро вскружило им головы, открывая их рты для сухого вздоха.

Однако, чего-то в скелете не хватало.

— Где кость? — Запрятав восхищенные возгласы глубоко в душе, спросил Антон Аркадьевич, — здесь, идущая от третьего сверху ребра, переходящая в крыло. С другой стороны, она есть, но тут нет. Нужно найти ее.

— Не думаешь, что и без нее, за то, что мы сделали, нас признают и озолотят? — Спросил Леша.

— Леша, Леша, ты не понимаешь, пятна выделяются больше всего, на самой белой одежде, словно не аккуратный и спонтанный мазок, на произведении великого художника. Мы должны закончить его, чтобы наши имена не омрачились этой незначительной дырой.

— Ээээй, Антон Аркадьевич, куда спешите, зачем? Собственно, солнце нет, работать поздно, давайте завтра. Он же не улетит, ваааай. — Устало просипел Айбар.

— Да, Антон, отдохнем, за сегодня мы нашли все кости, завтра за день, с одной управимся.

— Ладно. Если вы так устали, друзья мои, то пойдёмте спать.

Прежде чем уйти, окинув последний взгляд на скелет существа, Антон Аркадьевич, задумчиво приосанился, осознавая то, что есть вещи, которые не дробятся. Слава Цезаря была настолько велика, что смогла разделиться и коснуться даже его убийц, подарив им вечную жизнь в памяти потомков, но их деяния недостаточно для того, чтобы затмить ее обладателя. Слава заботливо обволакивает человека, приручившего и держащего ее на поводке, но только одного. Только достойнейшему, способному направить ее безмерную энергию, раскрывая и преувеличивая ее саму. Кормясь за счет своего носителя, слава возвышает человека над миром, делаясь единственной буквой закона для него, единственной, что он обязан почитать.

Ночевали все отдельно, в равноотстоящих друг от друга палатках, замыкая вигвам в центр равностороннего треугольника, позволяя этим, каждому из участников экспедиции, быстро добираться до него.

Палатка Айбара представляла собой свободное пространство, храня все личные вещи в вигваме, он мог позволить себе любое верчение по спальному месту. Звуки, стучащего о ткань палатки пыльного ветра, выделялись на фоне немой лесной тишины. Айбар воображал себя коренным бедуином, охотником за сокровищами, медленно пробирающимся сквозь плоть пустыни Сахара, на своем верном верблюде. Он представлял себе волшебные восточные города, с их караванными торговцами, строго охраняемыми суровыми мужами с ятаганами за поясом, представлял себе принцесс, кокетливо танцующих, под создаваемыми удом мелодии, пламя костра отражалась в их серьгах, черные глаза ловко сменяли цель как только были замечены Айбаром, пухлые губы принцесс, увлажненные сочным араком, приоткрывались, в жажде подойти к нему, в жажде по нему самому.

Мечтания оборвались, резким открытием его палатки, твердой рукой Антона Аркадьевича.