Костер и Саламандра. Книга вторая

Ужинать одной было нестерпимо — и я поймала Ольгера, чтобы его накормить. Дело оказалось непростым: Ольгер уже думал о своём наркотике, отпил из молочника, положил ломтик ветчины на сливочное пирожное, откусил, кажется, не заметил — и начал рисовать свои каракули на салфетке. Мне оставалось только допить тёплое молоко и пойти спать.

Кажется, я даже успела задремать — и радостно гавкнула Тяпка: пришла Виллемина. Она была не в капоте и не в рубашке, а в дорожном костюме.

— Ви-ильма! — сказала я, поймала её за руку и потянула к себе. — Спим?

Виллемина обняла меня. Тяпка подсунулась под её руку — она обняла и Тяпку. Грустно сказала:

— Прости, сестричка. Пришёл санитарный эшелон. Ты нужна. И я поеду.

Я вскочила и дёрнула сонетку, чтоб пришла Друзелла:

— Я сейчас. А ты зачем? Ты вообще когда-нибудь будешь отдыхать, прекрасная государыня?

— Я же кукла, — сказала Вильма, и я услышала печальную улыбку в её голосе. — Я фарфоровая, я серебряная, я не устаю.

— Врёшь ты всё, государыня, — сказала я. — Будто я не знаю…

А Друзелла принесла дорожный костюм: Друзелла знала, что мы уходим.

— Карла, дорогая, — сказала Вильма с таким вздохом, будто могла по-настоящему дышать, — ты похудела, у тебя усталое лицо… Я надеялась, что ты чуть-чуть отдохнёшь у Отца Святейшего.

Я сгребла её в охапку, ткнулась лицом в локоны, пахнущие фиалковой водой и клеем для кукольных париков, — снова ком встал в горле.

— Я отдохнула, — пробормотала я. — Просто работы много и время такое… тяжёлое. И я так скучаю по тебе!

Вильма легонько меня отстранила — и принялась зашнуровывать, как в день нашего знакомства.

— Всё пройдёт, моя дорогая, — мурлыкала она ласково. — Правда пройдёт. Мы с тобой справимся. Я верю, что справимся. На запад идут эшелоны, военные заводы разворачивают производство, пришёл первый эшелон из Междугорья… Мы справимся, вот увидишь.

— Я увижу Клая, — хотела сказать я — и голос сорвался.

И Вильма всё поняла: прижалась к моей щеке своей — кукольной, но тёплой.

15

Ночь была совсем весенняя. Ещё по дороге из резиденции Иерарха я заметила, как изменился воздух, как пахнет этим дымным и сырым, живым весенним запахом, — то ли земля просыпается, то ли море — а сейчас этот запах показался мне ещё сильнее. И уже горели мохнатые зелёные весенние звёзды, влажные, как заплаканные.

А у железной дороги был другой запах. Он меня всегда как-то тревожил, смущал, этот запах дыма, дёгтя, которым пропитывают шпалы, угля и железа… Нервный запах войны и долгих путей.

Вокзал ярко, как днём, освещали газовые фонари — и народу на перронах толкалось гораздо больше, чем обычной ночью в мирное время. Все пути были заняты поездами. В товарные вагоны заводили армейских лошадей, грузили какие-то тяжёлые ящики. На платформе под парусиной стояли, наверное, пушки: парусина свисала с чего-то вроде длинных труб. Солдаты ждали отправки, болтали, ели рыбные пирожки, украдкой прихлёбывая из фляжек. Маленький юноша в шинели с поднятым воротником, сидя на вещевом мешке, играл на флейте — и грустная мелодия медленно плыла над вокзалом.

Перед нами расступались. Непривычно вытягивались, вскинув подбородок, — по стойке «смирно», будто мы генералы. Нас сопровождали Норис и его люди, а кроме них — военный медик в генеральском чине, блестящий и элегантный, как штабной офицер. Норис проводил нас на перрон, у которого стоял санитарный поезд.

Здесь кроме военных работали столичные медики и много монахинь-ласточек, что дали обет всю жизнь помогать увечным и страдающим от боли, чёрно-белых, как ласточки, — в чёрных платьях с белыми передниками и в белых платках. Нас встретил начальник эшелона, немолодой, усталый, в офицерской шинели, поверх которой накинул белый халат. С ним была его свита: военные медики, ласточки и несколько солдат с бобром на шевронах — технари, которые обслуживали поезд.

И тут нас встречали по стойке «смирно», все, даже монахини.

Вильма протянула руку начальнику эшелона, как для пожатия, — а он ей руку поцеловал:

— Никак не ждали, что вы решите лично встретить, государыня. Тут у нас… не для нежной женщины… — и голос у него сорвался.

— Дорогой мессир Оуэр, — ласково сказала Виллемина, — давайте оставим нежности для мирного времени. Рассказывайте обо всём, что вам нужно. Я постараюсь вам помочь.

Оуэр чуть усмехнулся:

— Что нам нужно… всё нам нужно. Вы опрометчиво это сказали, государыня: медики — люди жадные, им всегда всего мало. Бинты экономим, спиртовой раствор Розового Рассвета нужен, для дезинфекции, Белый Туман нужен, успокаивающие капли, эликсир против боли… да что! Обычные миски-чашки-ложки — даже их не всегда хватает.

— Вы записываете, мессир Элж? — спросила Виллемина нашего сопровождающего.

Тот, мне показалось, нехотя вытащил блокнот:

— Ну что же писать… всё давно известно, государыня. Мы принимаем меры.

— Пишите, — сказала Виллемина. — Потом обсудим эти записки с мессиром Рашем. Нужно найти средства.