Костер на льду (повесть и рассказы)

Работа, действительно, шла. Уже через неделю кас­сирша выдала мне целую ленту талонов на хлеб, кото­рые я должен был вручить девушкам за перевыполне­ние норм. И только придя в бригаду, я сообразил, что на днях у меня сбежало девять девчонок из ближайше­го колхоза — то ли совсем, то ли на престольный празд­ник. В общем, на их месте работали новые люди. Дуры- девчонки оставили целое богатство — около восьми килограммов хлеба! Я вспомнил о Насте, о вечно голод­ном Мишке. Соблазн был велик. Но я в этот же день возвратил талоны бухгалтерше. Удивленно вскинув на меня глаза, она пожала плечами и усмехнулась.

Чувствуя себя героем, я вышел из конторы. Дул влажный холодный ветер, солнце было тусклым. Настин Мишка шлепал босыми ногами по грязной луже. Два седых голубя, переступая красными лапками, клевали рассыпанный овес. Из-за барака выскочил белый петух с жалкими перьями на хвосте и прогнал голубей. На путях, пуская пар, пересвистывались паровозы. Дым их стлался к земле. Я вытащил Мишку из лужи и увел домой. Огрубевшая кожа его руки была вся в цыпках. Он окоченел до того, что лязгал зубами. Я усадил его за стол против себя и напоил сладким горячим чаем. За окном молодой зеленый тополь раскачивался из сто­роны в сторону. Ветер завивал по дороге пыль. Небо покрылось свинцовыми облаками.

А утром, подойдя к окну, я увидел, что выпал снег. Он лежал на грядах под моим окном, на столбиках за­бора, на крышах домов, на кустах сирени. Я присвист­нул от удивления: - вот она, северная переменчивая погода.

В этот день я не узнал своих девушек. Из-под ситце­вых юбок виднелись ватные брюки. На брезентовые бахилы были натянуты резиновые чули. Платки завяза­ны под подбородком. Девушки проклинали погоду. Снег занес спрятанные в кустах молотки, лопаты, ломы. Пришлось выгребать их руками. Шпалы были скользки­ми и казались тяжелее, чем обычно. Работа подвигалась туго. На протяжении двух дней снег падал и таял. При­ходилось все время поправлять насыпь. На третий день мы смогли вернуться домой только ночью — сошел с рельсов вагон. Поднимали его дедовскими методами— обыкновенной вагой. Машинист был неопытен, как и я. Мы много зря суетились. От горящего факела темнота вокруг вагона была густой. Девушки оступались по колено в ледяное крошево из снега, воды и торфа. Вага скользила в наших руках, и как мы ни кричали: «Раз- два, взяли!», вагон кантовался плохо. Я вернулся домой весь мокрый, и едва развесил одежду около натоплен­ной Настей печки, как раздался телефонный звонок. Я узнал голос директора.

— Какого черта ты спишь, когда у тебя на участке авария?!— рычал он в трубку.

— Пров Степанович,— пытался объяснить я,— вагон поднят час назад.

— Какой к дьяволу вагон! Там уже три сошло! За­ботитесь о своей шкуре? Вам бы только валяться, а до родины дела нет! Отгрузку срываете! Поднимай бригаду сейчас же! Головой отвечаешь! Сам проверю!

Три вагона! У меня упало сердце. Я с тоской по­смотрел на брюки и портянки, от которых шел пар, и подумал о девушках. Они же вымокли не меньше меня. И не обсушились. И не отдохнули. И не поели...

— Пров Степанович,— сказал я.— Может, там сво­ими силами подымут? Жалко девушек. Они целый день работали в нечеловеческих условиях. И в бараке у них не отдых...

— Я тебя самого в барак переселю! Нашел жалость! Я тебя так пожалею, что своих не узнаешь! Страна напрягает все силы, чтобы победить врага, а ты нашел жалость!

Делать было нечего, пришлось идти за бригадой.

Ноги расползались в снежном месиве. Я шел, при­держиваясь за забор.

Уже в тамбуре в нос ударил кислый запах сохнув­шей одежды, грязи, горелой резины. Барак походил на казарму — узкий проход и нары в два этажа. Над рас­калившейся плитой висели резиновые чули, брезентовые бахилы, онучи. У меня сперло дыхание... Потом я поду­мал, что сравнение с казармой память мне подсказала не случайно. То, что сегодня делали девушки, можно было сравнить лишь с трудом фронтовиков. Мне стало жалко их — разомлевших у огня, разметавшихся во сне,— разбитых сегодняшним днем. Но выхода не было. Я объяснил, что случилось. Поднялся шум. На нарах зашевелились спавшие, подползали к проходу, опира­лись голыми руками, свешивали головы.

Стараясь перекрыть галдеж, я спросил:

— Ну, а что же делать? Не идти?

— Только ведь пришли. Не обсушились. Все кос­точки болят.

— Пусть Хохлов сам поднимает!

— Ничего до утра не сделается.

— Тихо, девушки! Вы понимаете, что три вагона поднять не просто. Я один этого сделать не могу. Рас­кантовало колею. Но уж если есть тут чья вина, так не машиниста, а наша с вами... И для какой цели нужен торф, вы знаете. Как его ждет ГРЭС, вы тоже знаете. Объяснять этого не нужно. Так что давайте, одевай­тесь, и — идем. Я тоже не отдохнул и не обсушился.

— А правда, девки. Он ведь у нас хромой, и то идет.

Я горько усмехнулся. Так, так; вот меня уже назы­вают хромым. Эх, Саша, Саша, а ты еще мечтаешь о спорте. Какой уж тут к черту спорт! Забудь о нем...

— Ну, пошли, девчата! Время уходит.

— Идем, девки! Чего торговаться-то? Без нас не по­дымут, а торф на танковом заводе во как ждут.