Костер на льду (повесть и рассказы)

— Помалкивай, мелкий завистник,— улыбнулся Во­лодя.— Сбежала от тебя твоя секретарша?

Я замахнулся подушкой и сделал вид, что сержусь. Потом откинулся на спину и забросил здоровую руку за голову. Я видел, что Володе с Ладой сейчас не до меня. Но мне было приятно слушать ее восторженный рассказ о Ленинграде. Если ей верить — на свете не было города лучше. Да, настал праздник и у ленинград­цев. Только представить — семнадцать месяцев бло­кады!..

Я скосил взгляд на Ладу. Впервые она показалась мне очень красивой, видимо, радость разгладила мор­щины, а синие круги вокруг глаз шли ей. Потом я поду­мал, что ко многим сегодня пришли знакомые девушки, а к одному из соседней палаты явилась даже жена, и только вот у меня по-прежнему никого нет, но, может быть, и у меня будет любовь; правда, чем, например, плоха Ася? Я повернулся на бок и оглядел всех девушек, сидящих около раненых, дольше других задержавшись взглядом на Ладе. Да, конечно, никто из них, даже Лада, не шел в сравнение с Асей. Я долго лежал так и старался себе внушить, что влюбился в Асю, и вспоми­нал, с каким вкусом она одевается и вообще до чего она хороша. Внушал так упорно, что, в конце концов, мне действительно показалось, что я влюблен в нее.

Я решил, что под любым предлогом завтра добьюсь того, чтобы она пришла посидеть со мной. Вообще, в от­личие от Володиной Лады, она сможет приходить ко мне в любое время, когда только нам с ней захочется.

Глава пятая

Со мной в одной роте служил земляк.
Москвич. Славный парень, Лешка.
С одного котелка мы с ним ели так:
Он ложку, я ложку.
(Евгений Винокуров).

Однако все мои мечты полетели к черту, так как в этот же день, вскоре после того, как ушли гости, у меня сильно вскочила температура, и мне уже было не до Аси. Дежурный врач вызвал начальника отделения, благо это было легко сделать, потому что он жил при госпитале. Но профессор не стал меня осматривать и признался, что выпил ради праздника и у него трясутся руки.

— Потерпи до завтра,— добавил он и опять при­плюснул мой нос, сказав, что такой русский парень мо­жет найти в себе силы потерпеть.

Наутро над моим столом в операционной склонилось несколько человек, и я со страхом ждал их приговора. Я решил, что ни за что не дам ампутировать ногу — соскочу со стола, сбегу из операционной, из госпиталя... Мысли мои прерывались, голова пылала, руки казались толстыми и тяжелыми, как бревна.

Я не ошибся. Решение было общим.

Но вместо того, чтобы ругаться и возражать, я про­изнес чужим и жалким голосом чужую и жалкую шутку:

— Профессор, не режьте. Кто на мне, безногом, женится?

Произнес и ужаснулся: неужели это я? Не может быть! Это во мне сидит другой человек и выдает себя за меня. Как, значит, я действительно слаб, если он осмелился поднять голову!..

И скорее не от страха, а от обиды на свою слабость у меня выступили слезы.

Однако никто ничего не нашел пошлого в шутке, а наша палатная докторша даже сказала:

— Ну, милый мой, у нас под новый год одна нянечка увезла к себе домой выписанного офицера без обеих ног и без руки. Погрузила на санки и увезла... А из-за тако­го красавца, как ты, девушки просто драться будут.

Боясь, что спрятавшийся во мне человек произнесет новую пошлость, я закусил до крови губу. Боль заста­вила его замолчать, а голова моя стала ясной, и ко мне вернулись силы.

Я резким движением приподнялся и, усевшись, ска­зал твердо:

— Профессор. Еще дело не безнадежное. Я знаю. Дайте мне две недели сроку.

Это был мой голос и мои слова.

— Не будем препираться, Снежков,— сказала палат­ная докторша.

Не глядя на нее, я повторил:

— Профессор, дайте две недели. Если я не выдержу, делайте через две недели, что хотите.

Он ничего не ответил, а тяжело задышал и начал ковыряться в моей пятке.

Я с тоской ждал его решения.

Потом он вскинул очки на морщинистый лоб и, по­вернувшись ко мне спиной, заговорил с врачами. Я не мог оторвать взгляда от его лысины. Мысли мои опять спутались, и я понял, что посторонний человек снова под­нимает во мне свою голову, и почувствовал, как его сло­ва подступают к моему горлу; еще мгновение, и губы мои разомкнутся и выпустят их наружу. Собирая по­следние силы, я втянул нижнюю губу в рот — как можно дальше — и прикусил ее. Снова все было в порядке. Я прислушался, к врачам, но значения слов «сепсис», «летальный» — я не знал.

И вдруг профессор с хмурой улыбкой повернулся ко мне и сказал:

— Твоя взяла. Но учти, если будет хуже, не стану ждать двух недель.

Когда мой столик легко покатился к дверям, опера­ционная сестра на ходу склонилась надо мной, и я уви­дел в ее глазах слезы, от которых мне самому захотелось расплакаться. Марлевым тампоном она стерла кровь с моей губы и, отыскав мою руку, сжала ее. Я ответил на рукопожатие, но столик уже выкатился в коридор, и ее рука выскользнула из моей.