Костер

В приемной Новожилова, поодаль от его кабинета, два лейтенанта дымили папиросами, обволакивая низенькую, полнотелую женщину в сиреневой ленточке, охватывающей волосы, и тоже с папиросой во рту. Кирилл поздоровался с ней и попросил доложить о себе Новожилову.

— Товарищ Новожилов занят. Подождите.

— Он мне назначил.

— Я знаю.

— Он сказал, чтобы я зашел к нему сразу после собрания.

— Я знаю. У него совещание.

— Разрешите, я скажу ему по телефону.

Лейтенанты переглянулись. Один из цих, совсем молоденький, в новой, с иголочки, форме, солидно кашлянув, сказал:

— Но вам же говорят, у товарища Новожилова совещание.

Кирилл оглядел его: неужели этот мальчик в форме считает себя старшим? Не потому ли, что на пиджаке у Извекова нет знаков различия?

— Я разговариваю с секретарем товарища Новожилова, — вырвалось у него на низкой нотке, но он не мог удержаться на ней, — и не имею удовольствия знать, какую должность занимаете здесь вы.

Секретарь взяла Извекова под руку, любезно повернула его, прошла с ним несколько мягких шагов к стульям, пыхнула дымком, полушепотом говоря:

— У товарища Новожилова начальник гарнизона. Короткая беседа с командованием. Он просил, чтобы вы подождали.

— Сколько это продлится? С полчаса? Ну, минут двадцать, да?.. Я успею сходить домой? Мне надо, Кирилл запнулся, но нечаянная мысль уже отчетливо сложилась… я только переоденусь…

В самом деле, переодеться — это, наверно, было то, чего недоставало и что надо немедленно сделать. Старый френч, галифе покоятся в сундуке, оставленном в наследство матерью. Новожилов явился на собрание во френче, хотя тоже не носил его давным-давно. Теперь все переоденутся. Все станут похожи на молоденького лейтенанта. Каков мальчик! С каким видом отпустил замечание! Наверно, уже слышал, что Извеков по-прежнему будет вязнуть в своем коммунхозе. Что его не собираются мобилизовать. Что его не допустят в армию — нельзя допустить!

«Штрафной!» — обидно вспыхнуло в сознании Кирилла.

Он едва не бежал по улицам, огибая квартал, и одним махом, по-школьничьи, через две ступени, взял лестницу к себе на второй этаж.

Он не сразу вставил в замок ключ, а когда вставил, не мог повернуть и, выдернув его, терпеливо повторил все сначала, В это время раздались шаги по лестнице. Он отпер, распахнул дверь, но не вошел в переднюю, а шагнул назад, к пролету, и посмотрел вниз.

Поднималась женщина с пачкой телеграмм в руке. Он кинулся по ступеням ей навстречу. Она дала ему карандаш, помуслякала палец, сняла с пачки верхнюю телеграмму. Не глядя, он расписался, где она показала.

В тот миг, как взгляд его ухватил на телеграмме смазанные, наседавшие друг на друга буквы адреса, мысль отчеканила полные надежды и трепета слова: «Не уехала! Осталась в Москве!» Но он перевернул депешу, увидал другое четкое слово: «Бреста…», и затем цифры, которые он не стал разбирать, а пропорол ногтем бумажную заклейку, развернул листок, прочитал: «Долетела отлично целую».

Безостановочный звонок полился из дальней комнаты квартиры. Он взбежал наверх, с размаху захлопнул за собой дверь, бросился к телефону. Сказали, чтобы он не отходил от аппарата — вызывала Москва. Не вернулась ли Аночка? Ведь очень может быть. Самолетом. Утром вылетела и сейчас — в Москве. Позавчера так же трещало в телефоне, когда она звонила из Москвы. Черт знает, что творится с телефонами! Техника! Возьмутся когда-нибудь за нее или нет?

Он старался скинуть пиджак, подергивая плечами и тряся левой рукой с зажатою в пальцах телеграммой, а правой прижимая к уху трубку. Было душно, хотелось распахнуть окно, но дотянуться до него было нельзя.

— Говорите, — отчетливым альтом сказали ему.

Он говорил. Он кричал. Какое-то бульканье разнотонных звуков то начиналось, то переходило в непрерывный треск, точно медленно разрывали кусок полотна.

— Говорите, — опять услышал он.

— Да я говорю, черт побери!..

— Спокойно, гражданин, — невозмутимо и на диво чисто сказала телефонистка.

Он будто опомнился, замолчал. И тут очень, очень тихо, долетели до него, как сигналы бедствия, повторяющиеся отрывистые слова:

— Папа… Папа… Папа, это ты?

— Надя! — выкрикнул он. — Я, я! Надя!

— Что с мамой, папа? — страшно близко прозвенел ее голос, словно она вошла в соседнюю комнату.

— Маму обещали доставить на самолете, — сказал он внезапно с полным убеждением.

— Почему — доставить? Что с ней?

— Ее устроят на самолет. Мне обещали.

— Когда? Кто обещал?

— Ну, это потом! Один ответственный товарищ.

— Ты что-то скрываешь.

— Не выдумывай. Успокойся. Как ты доехала?

— Я буду добиваться билета, папа. Я сегодня же вернусь. Или завтра, самое позднее — завтра!

— Но послушай, Надя. Не пори горячку. Зачем? Зачем тебе возвращаться?

— Даю Тулу, — раздалось в ответ.

— Надя, ты слышишь?

— Москва на проводе.

— Я говорю с Москвой! Не перебивайте! — крикнул он. — Надя! Надя!

— Товарищ Извеков? Не отходите, даю Москву.

— Но это наконец безответственно! Я требую, чтобы меня не перебивали!

— Перевожу на прямой.

Что-то щелкнуло в трубке, как в перегоревшей электрической лампе. Отчаянный голосок Нади опять задрожал позывным сигналом из бесконечной дали: