Костер

— Я — Женя, — сказала она и кивнула на подругу — А это Надя.

— Женя? — удивился он.

— Не вспоминаете?

— Нет, как же!.. Но, представьте, я только что расстался с другой Евгенией.

— Ну, и которая?.. — с лукавинкой улыбнулась Женя.

— Что — которая? — спросил Пастухов, притворно недоумевая.

— Та Евгения… она кто?

— Никакого сравнения! Она уже сильно в годах, — утешил Пастухов.

— Ах, если сильно!.. — засмеялась Женя.

Забавляясь ее по-девичьи незрелым кокетством, Александр Владимирович пристальнее всматривался в Надю. Светлые глаза ее, внимательные, серьезные, казались насыщенными грустью. Она не шевельнула ни разу руками, и — странно — лопату она держала по-рабочему просто, и это шло ко всему ее облику в легком платье, наверно, лучше, чем шла бы лопата к шароварам бойкой подружки.

— У вас убежала овчарка? — деловито спросила Женя.

— Да. Бурая, в черных подпалинах. Не попадалась?

— Нет. Если увидим, придем вам сказать.

Пастухов помолчал, почти задумчиво продолжая смотреть на Надю, потом приветливо выговорил:

— На огороды?

— Что вы! — тут же отозвалась Женя. — Копать щели.

— Щели?

— Конечно. А к вам еще не приходили от Осоавиахима? Он сделал вид, что первый раз слышит такое слово.

— Неужели вы не состоите в Осоавиахиме?

— Я состою в УОАПе, — ответил он необычайно многозначительно.

— Что это?

— Охрана авторских прав. А что такое О-со…

— Авиахим, — не дала ему договорить Женя. — Сейчас это тоже охрана. Прежде всего от воздушных налетов врага. Неужели правда не знаете, что для укрытия от бомбежек под Москвой население должно рыть щели?

Вопрос звучал осудительно, и Женя как будто впрямь собралась пристыдить Александра Владимировича, но подметила, как дрогнул уголок его пухловатого рта, и рассмеялась.

— Недаром папа говорит, что вы — большой шутник!..

Так весело, хотя не без церемонности, кончилась эта нечаянная встреча: Пастухов снял шляпу, учтиво пожал девушкам руки, и Женя с Надей быстро пошли своей дорогой, а он — нежданно и резко повернул назад, домой.

Он останавливался чуть не каждую полдюжину своих медленных шагов и смотрел девушкам вслед. Они шли в ногу тем ладным, мерным маршем, который свойствен юности. Он сравнивал их издали и видел, что Женя на ходу непрестанно жестикулирует, все поворачивая голову к подруге, но Надя идет ровно, прямо и, вероятно, молчит. Да, конечно, молчит, глядя перед собою серьезными и грустными глазами. Ведь не сказала, не вымолвила ни единого словечка за весь разговор, не шевельнулась, а только глядела внимательно и — при всей грусти — светло. И Пастухов опять, опять останавливался, смотрел вслед Наде, точно в чем-то проверяя себя, пока девушки не исчезли из вида.

Он подошел к даче не с тем чувством, с каким уходил, но не мог себе ответить — что же это было за чувство. Он только слышал отзвук того состояния, которое угадывалось в Наде. Назвать ее состояние он тоже не мог. Оно влекло к себе, и это было все, что он испытывал».

В саду, едва он вошел, бросились ему в глаза все домашние, стоявшие около собачьей будки. Юлия Павловна и Мотя то по очереди, то вместе нагибались к земле, Нырков с опущенной головою, не двигаясь, тоже наблюдал что-то у себя в ногах. Никто не заметил, как Пастухов подходил.

На земле, поодаль от будки, лежал Чарли. На вытянутые передние лапы положил он морду с повисшими ушами. Мокрые глаза тускнели в полудреме. Распухший нос, похожий на корку черствого хлеба, был покрыт сухими следами травы.

Юлия Павловна подставляла собаке чаплашку с водой и справа и слева, чуть не слезно увещевая попить, но Чарли будто ничего не слышал.

— Прибежал? — тихо спросил Пастухов.

Нырков оглянулся, взмахнул зажатым в кулаке обрывком цепи с расстегнутым ошейником, ответил, как о настоящем деле:

— Приполз!

Юлия Павловна вскрикнула:

— Шурик! Ты посмотри, посмотри! Надо сейчас же везти его к ветеринару!

Мотя посторонилась. Пастухов взглянул на поджатые лапы Чарли и мгновенно отвернулся.

— Нельзя терять ни минуты, — плачущим голосом уговаривала Юлия Павловна. — Ты же видишь! Это же смертельно! Внутренности, понимаешь? Выпадение! Он умрет, Шурик! Он просто подохнет, поднимаешь меня?

— Подыхать он домой не пришел бы, — трезво рассудил Нырков. — Не человек. Вправит сам.

— Оставьте! Это бессердечно так говорить! Шурик, ты же видишь…

— Господи, боже мой! — перебил Александр Владимирович. — Я же не возражаю! Возьми его, пожалуйста, вези, куда надо… Машина в гараже. Тимофей, езжайте с Юлией Павловной…

Он пошел в дом.

— Просто удивительно, что Чарли еще жив! — услышал он затихший голос жены и приостановился.

— Удивительно, что с нами не случилось того же, что с ним, — буркнул он, пожимая плечами.

— Шу-урик!

Он уже не слыхал ее укоризненных слов.