Костер

— Был во Внешторге, — сказал председатель с укоризненным упором на «был».

В тот же миг Извеков вспомнил, как добрый год назад из случайного разговора узнал, что Хлебцевич снят со своего поста в Народном комиссариате внешней торговли. Он считал, что Хлебцевич, человек очень способный, заслуженно подвигался по работе в комиссариате, и его удивило — почему он снят. Извеков тогда спрашивал у хорошо знавших Хлебцевича, что с ним произошло, но никто не мог или не желал сказать ничего определенного. Потом это забылось.

Извеков хотел подтвердить, что знал Хлебцевича, но его опередил вопрос:

— С какими иностранцами связан?

— Связей нет и не было, — резко ответил Извеков. — Я согласовывал с иностранцами номенклатурные списки наших заказов. Чаще всего с немцами.

— С американцами, — вставил председатель.

— Да, тоже. Но всегда в присутствии работников Внешторга.

— Значит, иностранные связи те же, что у Хлебцевича, — сказал председатель.

— Мне неизвестны связи Хлебцевича. Меня он приглашал на консультации. Были заседания, больше ничего.

Председатель протянул через стол лист бумаги с отогнутым нижним краем.

— Твоя подпись? — спросил он, встряхивая в руке бумагу. — Привстань, привстань!

Опираясь кулаками на стол, Извеков приподнялся, посмотрел на свое бесспорное, с нажимом по опущенному хвосту «з», тяжело поднял глаза. Кровь прилила к лицу, — он проговорил медленно, насилу удерживая голос:

— Я не знаю, под чем стоит эта подпись.

— Надо знать, под чем подписываешься! Хочешь, чтобы я тебе доверял, а мне не доверяешь? Думаешь, ловушки тебе будут ставить? Читай!

Председатель толкнул бумагу в воздух, она взмыла вверх и, остановившись, плавно опустилась, далеко скользнув по сукну, так что Извеков должен был отодвинуть соседний стул, чтобы до нее дотянуться. Едва он увидел первые строки текста, как возмущение, которое толкало его к резкости ответов и которое он сдерживал изо всей силы, вдруг улеглось. Он сказал с каким-то доверчивым недоуменьем:

— Так ведь это моя характеристика Гасилова! Старая характеристика, — я ее дал, кажется, еще в Ленинграде…

— Опять, стало быть, Ленинград… — будто одному себе проворчал председатель.

— Гасилова я знал еще в Саратове, в самом начале гражданской. Он работал по жидкому топливу — проводил национализацию складов Нобеля. Так и оставался потом топливником. Отлично знал свое дело. Когда я был на Невском заводе — встречался с ним по работе в Ленинграде. Там он тоже был на хорошем счету. Помогал и нашему заводу при заминках с топливом. Да, припоминаю сейчас: характеристика написана в одну из моих московских командировок. Не в Ленинграде.

— По чьей просьбе написана? — остановил его председатель.

Неожиданное раздумье помешало Извекову ответить сразу.

Он старался припомнить, как появилась на свет бумага, которую он все еще держал в руке, и в то же время искал разгадку — почему ход разговора ставит его в зависимость от двух выплывших чужих ему имен.

— Долго думаешь, — заметил председатель.

Вдруг, будто сделав открытие, почти обрадованно Извеков сказал:

— Гасилов-то переходил тогда из Ленинграда во Внешторг!

— Вот то-то, — с упреком вздохнул председатель. — Дай сюда бумагу. Получается, Гасилова подсунул Хлебцевичу ты.

— Я никогда ничего не подсовываю. Я написал, что о нем знаю.

— Помолчи. Все уже сказал. Больше не скажешь. Вот и Хлебцевич пишет, что Гасилова ты знал. А он не знал. Так и пишет: Гасилова с лучшей стороны рекомендовал мне хорошо знавший его старый большевик товарищ Извеков Кирилл Николаевич. Он, значит, Хлебцевич, не виноват. А ты, выходит, виноват.

— В чем виноват?

— В чем виноват! — переговорил ворчливо председатель.

В этом его ворчании, сопровождаемом разновидным движением губ, иногда с почмокиванием, сквозило что-то добродушное, как у стариков, которые хотят быть суровыми, по природе же снисходительны. Но внезапно рот его выпрямился в линейку, губы стали бледны, голос чист и холоден.

— Аттестуешь честным советским работником мерзавца, да еще спрашиваешь, в чем виноват. Гасилов — невозвращенец. Изменник! Понимаешь? Который раз за границей печатают его паскудные интервью о Советском Союзе. Клеветник!.. Хлебцевич командировал за границу клеветника. Врага народа! А кто поручился Хлебцевичу за врага народа?

Он несколько раз попробовал ухватить лист с подписью Извекова, но лист ускользал все дальше от его дрожавшей щепоти. Он, как школьник, быстро помуслил указательный палец, подцепил бумагу и, тряся ею в вытянутой к Извекову руке, крикнул:

— Вот кто!..

Он бросил бумагу и отвернулся всем корпусом вбок. Горящие маленькие глаза его сделались виднее, губы опять потолстели, надулись дудочкой, как от обиды. Он шумно дышал, раздувая ноздри.

Прошла безмолвная минута. Он встал.

— Рассмотрим вопрос о тебе на партколлегии.

Взгляд его был опущен и с неприязнью передвигался по разрозненным на столе бумагам. На низкой ноте, как будто успокоившись и совсем вскользь, он выговорил:

— Предъяви партбилет свой.

Извеков поднялся, тихо обошел председательский стол, подал билет.