Кости Луны

С другой стороны, монархом он станет, только если соберет все пять Костей. Пока что их было всего две, причем одну из них нашла старая, ненужная мама.

Все чаще и чаще я задавалась вопросом, что я тут делаю. Каким-то образом я прибыла на Рондуа. Значит, я только посланник, призванный доставить моего чудо-ребенка нужным людям и сойти со сцены? Нет, против этого свидетельствовала вся логика событий — я должна была познакомить его со зверями, объяснить кое-что о Рондуа, я успокоила его первые страхи после прибытия. Потом нашла первую Кость Луны и показала сыну, как покрыть ее резьбой. И после всего этого я лишь посланник? Может, я и обманывалась — но вряд ли. А тогда — кто? После того как Пепси заслужил столь почтительное обращение Кипучего Пальца и мэра столицы, мне казалось, что мною чем дальше, тем больше пренебрегают, что меня отодвигают на задний план.

В какой-то момент мне даже пришло в голову, что, если мое пребывание на Рондуа затянется, лучше будет вернуться на Равнину Забытых Машин. Самая подходящая для меня компания: я тоже умею шипеть, выпускать пар и ничего не делать. В точности как они.

Почему мы так любим сыпать соль на раны?

Ночным Ухом звали старого отшельника, избравшего местом жительства окраины Офир Пика. То немногое, что требовалось ему для жизни, он зарабатывал, водя экскурсии по Городу Мертвых.

— Местные обитатели прекрасно уживаются друг с другом. Но живых не любят, поэтому лучше с ними не заговаривать. Если уж очень приспичит, смотрите при этом в сторону. Не нужно смотреть им в лицо или называть по имени. Они поймут, к кому вы обращаетесь.

Мы последовали за ним сквозь разрушенную арку. Ведущая в город дорога, мощенная булыжником, стала постепенно забирать вверх. Вскоре у меня уже зудели икроножные мышцы, и я, сама того не заметив, сбавила шаг и стала внимательно смотреть под ноги, дабы убедиться, что они ступают куда надо.

По кривым извилистым улочкам бегали дети, однако, несмотря на радостные, смеющиеся лица, в воздухе висела тишина. Абсолютная. Непроницаемая. Ни детских криков, ни лая собак, ни звона железных ведер о камень колодца, ни птичьего свиста, ни обмена приветствиями в узком проулке.

Женщины в цветастых косынках, с закатанными рукавами и красными, как петушок на палочке, лицами выглядывали из окон и с интересом смотрели нам вслед. Но они тоже молчали — старые курицы, которых даже безмолвие смерти не излечило от привычки повсюду совать свой нос. К моему удивлению, одна из них бросила мне яблоко. Оно казалось очень аппетитным, но упало в мою ладонь совершенно бесшумно. Я посмотрела на Ночное Ухо, спрашивая взглядом, можно ли это яблоко есть. Тот подождал, пока мы не завернем за угол, где старуха не могла нас видеть.

— Лучше не надо. Только устанете. — Тут он осекся и хитро глянул на меня. — Впрочем, если хотите, то можно. Узнаете о смерти много нового.

Мимо нас медленно проехал на велосипеде красивый юноша, а на перекладине перед ним примостилась девушка, цепко ухватившись за руль поверх его ладоней. Пара улыбалась и казалась счастливее всех на свете. Но от них не доносилось ни звука. Велосипед трясся и подпрыгивал на старых серо-коричневых булыжниках, но абсолютно бесшумно и вскоре скрылся из виду.

Это не столько пугало, сколько удивляло. Мы уже почти привыкли к безмолвию, когда вышли на широкую, залитую солнцем площадь, и я увидела Эвелин Хернесс, первую жену Дэнни, которая сидела в кафе и смотрела на нас. Забыв о предупреждениях нашего гида, я рванулась к ней и — глядя прямо на нее — назвала по имени.

— Привет, Каллен. Прости, что не могу пожать тебе руку, нам нельзя. Сколько ж лет назад это было?.. Ты столько всего успела.

Несколько минут мы болтали… о чем? О нашей с Дэнни женитьбе. Эвелин была в курсе. Она сказала, что ни капли не возражает и очень рада за нас, но выражение лица — исполненное оборванных грез и грусти — выдало ее с головой: на самом деле она возражала, да еще как. Что я могла сказать или сделать? На короткое мгновение мне показалось, что это я убила ее и сослала сюда.

— Мам?

Я опустила взгляд на Пепси, смотрела на него и не видела. Он плакал. Я глянула на Эвелин, потом снова на него. По щекам Пепси текли слезы, но он энергично кивал, словно соглашаясь с чем-то, что я сказала.

— Зачем мы здесь, Пепси?

Я снова глянула на Эвелин, потом опять на него.

— Ты разве не знаешь?

— Даже не догадываюсь, милый.

— Ты должна знать! Это здесь я был, пока ты не вернулась. Я жил здесь. Когда-то ты меня убила. Разве не помнишь?

Вселенская боль пронизала меня, и я до сих пор не знаю, была она физической, духовной или какой-нибудь еще. Зато точно знаю, что сама смерть не может быть хуже этой боли. Куда уж хуже.

Пепси был тем ребенком, которого выскребли из меня, — четыре года назад, солнечным летним днем. Мой аборт. Мой сын. Уничтожение улик. Мой сын… мой мертвый, чудесный сын.