Кости мертвецов

— Ради забавы. Мне нравятся старики, они мне интересны. Теперь уже немного их осталось, и только они одни могут рассказать, как жили люди в прежние времена. Эти юнцы, — он презрительно взмахнул рукой, — даже не знают песен своих отцов; они не помнят древних преданий. Я знаю об их культуре больше, чем они сами. Хорошо еще, что есть такие люди, как я, которые охотно разговаривают со стариками, чтобы узнать что-нибудь о прежних временах. Потом будет поздно. — Он поманил старика, и тот, шаркая ногами, бочком, словно краб, поплелся к ним своей странной походкой. О бедро бился черный мешочек, а впереди старика, словно ветер, неслось терпкое, удушливое зловоние.

Не посмотрев на Филиппа, он уселся рядом с ним в машину и со странным животным урчанием потерся о спинку.

— Поехали? Все готовы? — весело спросил Филипп и запустил мотор. Джип покатил по дороге вдоль причала. Они не разговаривали; Вашингтон что-то напевал, Коибари сопел и урчал. Когда они проезжали по главной улице города, Сильвия, которая сидела, высунувшись из окна, с развевающимися на ветру волосами, села прямо, повернулась и потребовала:

— Филипп! Отвези его назад! Мне страшно!

— Не глупи, — с раздражением сказал Филипп. Но она перегнулась через сиденье, сжала рукой его колено и заговорила с несвойственной ей настойчивостью:

— Филипп, прекрати заниматься ерундой и уходи. Уходи из этого дома. Жизнь в одиночестве на холме плохо на тебя действует. Меня в дрожь бросает от всех этих светляков, летучих лисиц и проклятых керемов, всю ночь стучащих на своих барабанах. Мне страшно!

Он на минуту оторвал взгляд от дороги и презрительно посмотрел на нее.

— И куда же я пойду, позволь спросить?

— Оставь этот дом и перебирайся в общежитие, где вокруг белые люди.

Для Филиппа человек, живущий в общежитии, был самым низшим существом на свете. Переселиться в общежитие для него было все равно что лишиться своей индивидуальности и права на уважение окружающих. Но Сильвия допускала, что он может пойти на такое, и это наполняло его гневом. Филипп съехал в сточную канаву, перегнулся через спинку сиденья и распахнул дверцу. Он молчал, только на висках его пульсировали жилки. А потом обдал Сильвию таким ледяным презрением, на какое он только был способен.

— Убирайся к черту! Жить вдесятером в комнате, с кучкой слабоумных пьяниц. Буду тебе благодарен, если ты впредь не станешь лезть в мои дела. Если тебя устраивает твое существование, вылезай и топай домой.

Сильвия выбралась из машины. На глаза ее навернулись слезы, но голос звучал спокойно.

— Не нужно было говорить так, Филипп. Я много от тебя натерпелась и уже сыта по горло. Не хочу больше видеть тебя.

Злясь на себя за то, что отверг единственного друга, но не в силах попросить прощения, он равнодушно бросил:

— Ты что, вообразила, будто это разобьет мне сердце?

Джип развернулся и рванул вниз по улице. Сильвия смотрела ему вслед, и слезы катились у нее по щекам.

Через пять минут Стелла, возвращавшаяся с пляжа домой, издалека узнала Сильвию и помахала ей рукой, но Сильвия не замечала ее. Она стояла в неловкой позе, как будто забыла о своем теле. Руки безвольно опущены, волосы, еще полчаса назад аккуратно уложенные в прическу, прядями падали на плечи. Подойдя ближе, Стелла увидела ее лицо.

— Сильвия, что случилось?

Вид плачущей Сильвии потряс ее до глубины души. Она всегда была такой уравновешенной, веселой, во всех ее движениях было столько спокойной уверенности. Стелле казалось, что такая женщина не может плакать. Сильвия олицетворяла для нее надежность и силу.

Сильвия медленно повернулась и посмотрела на нее, моргая длинными ресницами, слипшимися от слез и туши.

— И сама не знаю, — ответила она. — Не знаю, почему плачу; он не стоит этого, будь он проклят. — В голосе ее звучала напускная веселость, но Стеллу это не обмануло.

— Филипп?

Сильвия молча кивнула.

— Пойдем домой и чего-нибудь выпьем, — сказала Стелла. — Вам станет лучше.

Они начали медленно подниматься по холму.

— Если он так с вами обращается, — спросила Стелла, — почему вы не уйдете от него? — Чувства Сильвии озадачивали ее. Стелле казалось, что все предельно просто. Добрых людей вроде Дэвида, ее отца и Тревора Найала ты любишь. А людей жестоких, которые причиняют другим боль, как Энтони Найал и, похоже, Филипп Вашингтон, нужно ненавидеть или избегать. Она не понимала, как можно любить жестокого или даже просто не очень хорошего человека.

Сильвия же, ни разу не любившая человека, хорошо относившегося к ней, не уважавшая таких людей, в изумлении смотрела на Стеллу.

— Господи! Разве людей любят за характер?

— Я бы не смогла полюбить человека, которого не уважаю, — сказала Стелла.

Мысль о том, что Филипп недостоин ее любви, осушила слезы Сильвии. Она принялась его защищать.