Кости земные

Он дотянулся до Яведа, до средоточия боли, и когда уже нащупал этот сгусток страдания, то внезапно ощутил мощный прилив силы, наплывавшей откуда-то с запада, — будто Молчун все-таки протянул ему руку и поддержал. И эта связь позволила ему послать свою теперешнюю силу, силу самой горы Гонт, туда, на помощь. «Я так и не сказал ему, что уже не вернусь, — скорбно подумал волшебник, — а теперь уже поздно, я проник в сердцевину горы, вошел в ее кости, откуда нет возврата». Это были его последние слова на ардическом, на языке людей, а потом он познал, что такое огненные жилы, и ощутил биение огромного сердца. И тогда он понял, что делать, и уже на другом наречии, не на языке людей, сказал: «Успокойся. Тише, тише. Вот так. Ну же, успокойся, не тужься. Утихомирься. Замри. Мы справимся. Мы обретем покой».

И он утих, замер, обрел покой — камень внутри камня, земля в толще земли, в беспросветной тьме, в самом сердце горы.

Когда город закачался и начал зыбиться, когда улицы стали вздыматься как волны, когда по булыжной кладке побежала рябь, а глиняные стены пошли трещинами и рассыпались прахом, когда Сторожевые Утесы сомкнулись, — тогда на вершине маяка гонтийцы увидели своего мага, Огиона. Да, они увидели Огиона на вершине маяка — там он стоял, воздев руки, и из последних сил удерживал что-то невидимое в воздухе, и когда он развел руки, в тот же миг разошлись и сомкнувшиеся челюсти скал — разошлись и застыли. Город содрогнулся и замер. Землетрясение остановил Огион. Все это видели, и все говорили об этом.

— Мне помогал мой учитель, а ему — его учитель, — сказал Огион, когда стали превозносить его подвиг. — Я сумел удержать Врата и не дать им сомкнуться, потому что он удерживал гору Гонт.

Но люди лишь восхваляли его скромность и не слушали, что он говорит. Умение слушать — редкостный дар. А народу непременно нужны герои. И он их провозглашает.

Когда город успокоился, и все корабли вернулись в порт, и заново были отстроены разрушенные стены, Огион бежал от похвал. Он ушел из порта, отыскал странную маленькую долину — Росистый дол, подлинное имя которой было Явед — на той самой истинной речи, на которой имя Огиона Молчуна было Айхал. Весь день бродил он по этой долине, будто искал что-то, а вечером лег лицом в землю и заговорил с ней:

— Ты должен был сказать мне, что не вернешься. Я бы хоть попрощался с тобой. — И Огион заплакал, и слезы его падали в жесткую траву, в сухую пыль и сворачивались на земле маленькими комочками, сами превращаясь в грязь, в землю.

Там он и уснул, прямо на голой земле, не подстелив даже плаща, — уткнувшись лицом в землю. На рассвете он поднялся и отправился вверх по склону горы Гонт, в Ре-Альби. Обогнув деревню, Огион прошел прямо к дому, стоявшему на отшибе — к северу, над самой Кручей. Дверь были незаперта.

На грядках наливались кабачки; кое-где на плетях гороха виднелись перезревшие пожелтелые стручки. По пыльному дворику, кудахча и что-то поклевывая, бродили три куры — рыжая, черная и пестрая; серая сидела в курятнике на яйцах. Цыплят было не видать, и петуха — Гелет называл его Корольком — тоже. «Король умер, — подумал Огион. — Может, цыпленок, который вот-вот вылупится, со временем займет его место». Ему показалось, что из фруктового садика за домом донесся острый запах лисы.

Огион вымел пыль и листья, которые нанесло в дом через открытую дверь. Теперь деревянный пол опять блестел. Затем вынес тюфяк и одеяло Гелета на солнце — проветрить. «Я поживу тут немного, — подумал он. — Хороший дом». А потом подумал еще: «Может, и коз заведу».

Перевод Веры Полищук